3. Текстиль. Спинхамлендский эксперимент
загрузка...
|
Мы уже описали развитие шерстяной промышленности до полукапиталистической стадии XV и XVI вв., когда суконщик являлся фактическим нанимателем ручного ткача4. Мы видели, что дальнейшее развитие приостановилось в конце XVI в., когда отсутствие машин, ограниченность рынка и недостаточное накопление капитала явились препятствием для роста подлинно фабричной системы и введения методов массового производства. С XVI по XVIII в. промышленность не делала существенных успехов: рост ее продолжался, но структура и организация существенно не изменялись.
Иногда даже проявлялась тенденция к регрессу. В более старых промышленных центрах, таких как Восточная Англия и Уэст-Кантри, где влияние скупщиков сказывалось наиболее сильно, продолжался застой. Но в западном Райдинге в Йоркшире, где ткачество снова развилось почти целиком на основе домашнего труда, наблюдаются наибольшие успехи. Различие между этими двумя районами хорошо иллюстрируется тем, как там был принят около середины XVIII в. летающий челнок Кея. Этот летающий челнок стоил не настолько дорого, чтобы его не могли покупать самостоятельные ткачи, но когда была сделана попытка ввести его в Восточной Англии, она была встречена чрезвычайно враждебно. Ткачи там объясняли свою враждебность тем, что этот челнок лишает людей работы и что все барыши попадают к скупщикам. В Западном Райдинге же ткачи, работающие на дому, начали пользоваться этим челноком очень охотно, так как он сильно увеличивал их заработок.
Тем не менее, беспрерывный рост промышленности, и особенно экспорта, должен был неизбежно со временем привести к определенным результатам. Дж. Масси в 1764 г. писал, что экспорт шерстяных тканей, который при Карле II «не намного превышал ежегодную сумму в 1 млн. ф. ст., в 1699 г. возрос почти до 3 млн. ф. ст. С этой крупной суммы, при незначительных колебаниях, наш ежегодный экспорт шерстяных тканей постепенно увеличился до полных 4 млн. за последние годы». Западный Райдинг внес свою лепту в это увеличение. Количество кусков «широкой шерстяной ткани», изготовлявшейся там, возросло с 26 671 в 1726 г. до 60 964 в 1750 г.; одновременно длина куска почти удвоилась и с 31,5 м дошла почти до 54 м.
Как ни разителен был прогресс в шерстяной промышленности, все же решающие успехи были сделаны не в ней, а в более новой, более концентрированной и с самого начала более капиталистической хлопчатобумажной промышленности. Ее удалось создать с большими трудностями и после длительной борьбы с крупными фабрикантами шерсти, видевшими в хлопчатобумажной промышленности опасного конкурента. Прекрасные хлопчатобумажные ткани ввозились из Индии и были очень популярны до тех пор, пока в 1700 г. постановлением парламента не был запрещен их ввоз на том основании, что он «неизбежно наносит большой ущерб этому королевству тем, что выкачивает из него средства... и лишает работы людей, превращая этим очень многих работников мануфактур нации в тяжелое бремя и обузу для их приходов»» Запрещение ввоза индийских хлопчатобумажных товаров явилось стимулом для производства таких же товаров в самой Англии. Правда, прошло довольно продолжительное время, прежде чем удалось сделать бумажную пряжу достаточно прочной для того, чтобы из нее можно было изготовлять ткань без льняной или шерстяной основы. Вначале рост новой промышленности задерживался из-за всяческих препятствий, чинимых ей недоброжелательно настроенными фабрикантами шерсти, но дешевизна, легкость и новизна хлопчатобумажных тканей обеспечивали им большой сбыт. И именно потому, что новая промышленность внедрялась искусственно, что она зависела от сырья, импортируемого из-за границы, что ей приходилось бороться с недоброжелателями и преодолевать технические трудности путем приспособления и применения новых методов, она развивалась на капиталистической основе и получила возможность первой выгодно использовать изобретения конца XVIII в.
С самого начала эта промышленность концентрировалась в Ланкашире, так как там имелась необходимая для основы шерсть и был влажный климат, оказавшийся подходящим для изготовления хлопчатобумажной пряжи. Как и всякое другое текстильное производство, хлопчатобумажное производство делится на два резко разграниченных основных вида работы — прядения и тканья. Тканье оплачивалось лучше и было вообще более выгодным. Прядение представляло собой медленный и утомительный процесс, так что всегда было трудно обеспечить ткачей достаточным количеством пряжи для работы. Летающий челнок Кея, вдвое ускорив работу ткача, совершенно нарушил равновесие между этими двумя процессами работы, вызвал систематическую нехватку пряжи и создал настоятельную необходимость введения улучшенных методов ее изготовления.
В 1764 г. блекбернский ткач Харгривс сконструировал свою прялку «дженни». Несколько лет спустя Аркрайт изобрел ватермашину, при помощи которой можно было не только ускорить процесс изготовления пряжи, но также и улучшить ее качества настолько, что отпадала необходимость в прибавлении шерсти или льна. Кромптоновская мюль-машина сочетала в себе лучшие качества обеих этих машин. Приблизительно в это же время появилась трепальная машина Уитни. Она упрощала процесс отделения от семян хлопка, годного к обработке, и, таким образом, увеличила поступление сырья, что повело к грандиозному развитию плантационного рабства в хлопковых штатах США.
Установившееся было равновесие между ткачеством и прядением, таким образом, было снова нарушено, причем на этот раз создавался избыток пряжи. С этого времени начался беспрерывный технический прогресс, приводивший к все новым' усовершенствованиям какого-нибудь одного из видов этих работ; это, в свою очередь, стимулировало прогресс другого вида работы, в результате чего равновесие беспрерывно нарушалось. Механический ткацкий станок Картрайта, после того как в течение десятилетия он усовершенствовался Хорроксом и другими, дал возможность ткачу снова обгонять в работе прядильщика. Другие изобретения того же периода относились к чесанию шерсти и набивке тканей.
В отличие от летающего челнока и прялки «дженни», которые,, по существу, являлись только улучшенным видом ручного ткацкого станка и прялки, ватер-машина Аркрайта и появившиеся вслед за ней другие машины нуждались в особой двигательной силе, которой вначале служила вода. Это, естественно, сделало новые машины недоступными для надомных рабочих, немедленно появились фабрики, где работало большое количество сначала прядильщиков, а затем также и ткачей. За свою работу они получали заработную плату, выплачиваемую нанимателями, которым принадлежал не только обрабатываемый материал, но также средства производства и место, где производилась работа.
К 1788 г. существовало 143 фабрики, которые применяли водную энергию. Обилие водной энергии в Ланкашире привело к дальнейшей концентрации там промышленности и населения. В 1785 г. впервые для приведения в движение прядильной машины был применен паровой двигатель. Он быстро вытеснил менее удобную и менее надежную водную энергию. Благодаря открытию там крупных угольных залежей Ланкашир продолжал оставаться и в дальнейшем местом концентрации промышленности, и к концу столетия капиталисты-фабриканты хлопчатобумажных тканей «сходили с ума по фабрикам, применяющим паровую энергию». Когда пар стал источником получения энергии, промышленность перестала зависеть от рек, ранее поставлявших нужную ей энергию. Фабрики и даже целые города возникали повсюду, где только были для этого благоприятные условия. Вскоре пар начал использоваться не только в текстильной промышленности: его использовали для откачки воды из шахт, затем он стал главной движущей силой в любой промышленности, нуждавшейся в энергии. Это, в свою очередь, послужило новым толчком к развитию угольной и металлургической промышленности и предъявило новые требования к системе транспорта. Транспорт, для того чтобы справиться с возросшими требованиями, в свою очередь, использовал паровую энергию, введя в эксплоатацию паровозы и пароходы.
В 1833 г. один очевидец следующим образом охарактеризовал перед фабричной комиссией разнообразный состав людей, нанимавшихся на фабрики: «Многие пришли из сельскохозяйственных районов; многие из Уэльса, а также из Ирландии и Шотландии. Люди бросали свою работу и превращались в прядильщиков, так как их привлекала высокая заработная плата. Я помню, что даже сапожники бросали свое дело и учились прясть, вспоминаю портных, а также углекопов, но больше всего было фермеров, которые все бросали ради того, чтобы научиться прясть. Ткачи в то время неохотно шли в прядильщики, но зато они посылали на фабрики своих малышей, так как прясть они могли начинать раньше, чем работать на ткацком станке».
Нетрудно разобраться в том, откуда фабрики черпали основную рабочую силу: начал широко применяться детский труд, труд ремесленников, чьи ремесла становились уже ненужными, труд ирландцев, доведенных английским правлением до того, что они умирали с голоду. В основном же на фабриках начал применяться труд нового сельскохозяйственного пролетариата, бежавшего из обширных районов, охваченных нуждой вследствие огораживаний. Условия труда и судьба промышленных рабочих в городах будут описаны в следующей главе.
Приблизительно до 1790 г. машинное производство ограничивалось почти исключительно хлопчатобумажной промышленностью Ланкашира. Поэтому применение машин изменило жизнь только небольшой части населения. Хотя машины и лишили некоторое количество людей работы, гораздо большему числу они ее предоставили. Когда для выработки шерсти начали также использоваться машины, это отразилось уже почти на всех графствах. Поскольку это произошло в разгар огораживаний, когда деревня была уже лишена многих привычных источников дохода, результаты введения машин оказались катастрофическими. Цены возрастали гораздо быстрее, чем заработная плата, как раз в тот период, когда именно от нее впервые начала зависеть возможность существования тысяч людей. Ручные прядильщики и ткачи принуждены были либо совершенно отказаться от своей работы, либо вступать в безнадежную борьбу с машинами. Это вело к невыразимой нищете, ставшей уделом больше чем целого поколения, после чего домашняя промышленность окончательно исчезла.
Совершенно очевидно, что в 1795 г., когда квартер пшеницы стоил 75 шиллингов, а заработок сельскохозяйственного рабочего равнялся примерно 8 шиллингам в неделю, рабочий, да еще вместе с семьей, не мог существовать на этот заработок, если он не пополнялся из какого-нибудь побочного источника. Сами рабочие, бесспорно, придерживались этого мнения и выразили свое возмущение в хлебных бунтах, вспыхнувших почти во всех графствах Англии. Движение носило необычайно организованный характер; грабежей почти не было, чаще всего захватывались склады продуктов, и продукты продавались по пониженным ценам. По существу, эти восстания являлись только плебейским способом установления цен, которые народ считал справедливыми, но тем не менее движение вызвало тревогу.
Власти, не имевшие практической возможности установить твердые цены, должны были пойти по одному из двух путей: они могли либо возродить устаревшее законодательство XVI в. и установить расценки за работу, беря за основу прожиточный минимум, либо, что было явно более приемлемо с точки зрения нанимателей, они могли выдавать вспомоществование из сумм, собираемых путем самообложения. Это уже применялось в ряде мест еще до знаменитого собрания беркширских членов магистрата, состоявшегося в Спинхамленде 6 мая 1795 г. На этом собрании было принято следующее решение: «каждый бедный и трудолюбивый человек» должен иметь три шиллинга на содержание самого, себя и 1 шиллинг 6 пенсов на каждого члена семьи. «Деньги эти должны обеспечиваться либо его личным заработком и заработком членов его семьи, либо он должен получать вспомоществование из средств, поступающих благодаря взиманию налога в пользу бедных», при условии, если каравай хлеба стоил 1 шиллинг. Если цена на хлеб возрастала, вспомоществование рабочему должно было увеличиваться. Эта шкала почти повсеместно применялась, и постановление беркширских членов магистрата стало известным под названием «Спинхамлендский акт», причем широко распространилось мнение, что этот акт имеет силу закона.
Результаты этой системы скоро стали ощутимы, когда налог в пользу бедных (величина которого в середине XVIII в. равнялась примерно 700 тыс. ф. ст., а в 1790 г. около 2 млн. ф. ст.) к 1800 г. дошел уже почти до 4 млн. ф. ст., а позже почти до 7 млн. ф. ст. В период 1810—1834 гг. он спускался ниже 6 млн. ф. ст. только в течение шести лет.
На протяжении XVIII в. закон о бедных базировался на принципе, что вспомоществование должно выдаваться только в приходе, где нуждающийся родился, и нигде более. На практике это означало, что всех неимущих рассматривали как потенциальных нищих и их можно было высылать в то место, где они родились, на одном только основании, что в будущем, возможно, их пришлось бы содержать за счет налогоплательщиков. Эта система, была в духе статической цивилизации XVIII в. и совершенно шла в разрез с массовыми переселениями, характерными для периода промышленной революции. Спинхамлендская система, делавшая нищих обузой для налогоплательщиков, но выгодными для класса нанимателей, нанесла старому закону о бедных смертельный удар.
Около 1720 г. началось широко распространенное движение за создание работных домов. Во многих местах это привело к немедленному уменьшению налога вдвое. Случай в Мейдстоне, описанный вместе со многими другими в «Отчете о работных домах в Великобритании», опубликованном в 1732 г., достаточно характерен, чтобы можно было не приводить других, аналогичных случаев. Сначала в отчете сообщается о том, что большое количество бедных все еще содержится вне работных домов, но несмотря на это налог уже упал приблизительно с 1000 ф. ст. до 530 ф. ст. Далее в нем говорится: «Преимущество работных домов состоит не только в том, что на содержание бедных расходуется менее половины сумм, еженедельно затрачивавшихся на них ранее; оно состоит также и в том, что очень много лентяев, не желая подвергаться ограничениям и трудиться в работных домах, предпочитает сбросить маску и своим трудом зарабатывать себе на существование. Очень характерно, что здесь, в Мейдстоне, когда строительство работного дома закончилось и было объявлено, что все приходящие за получением еженедельного пособия будут направляться туда, немного более половины числящихся в списках бедных пришло к надзирателям за получением своего вспомоществования. Если бы все бедные нашего города обязаны были жить в работном доме, я полагаю, что мы вполне смогли бы содержать их самое большее на триста пятьдесят фунтов стерлингов в год».
Большинство обитателей этих работных домов, особенно детей, обучали прядению, ткачеству или еще какому-нибудь ремеслу. Затем этих нищих подмастерьев тысячами отправляли на фабрики Ланкашира, где благодаря своей полной беззащитности они представляли собой идеальный человеческий материал для владельцев хлопчатобумажных фабрик. Скандально-плохое обращение, с ними в конце концов повело к борьбе за фабричное законодательство.
Даже если беркширские члены магистрата были преисполнены самых благих намерений, хотя очень мало вероятно, что они были такими сентиментальными филантропами, какими их изображают некоторые историки, все же их Спинхамлендский акт, по существу, привел только к оказанию помощи лицам, получающим низкую заработную плату, к массовому обнищанию рабочих и в конце концов в 1834 г., в виде реакции на него, к акту о работных домах, прозванных «Бастилией для рабочих»5. Фермеры и другие наниматели повсюду снижали заработную плату, зная, что она должна быть восполнена из средств, получаемых от самообложения. Во многих районах все рабочее население было доведено до нищенства, и приходские власти гоняли людей с фермы на ферму до тех пор, пока им не удавалось где-нибудь достать хотя бы очень низко оплачиваемую работу. В некоторых приходах их труд продавался с аукциона. Эта система являлась бесспорно наиболее прибыльной для крупных работодателей; им предоставлялась возможность заставить частично оплачивать свои расходы по заработной плате тех налогоплательщиков, которые либо совсем не пользовались наемным трудом, либо пользовались им очень ограниченно.
Эта же система оказалась гибельной для мелких фермеров, перед которыми и так уже стояли большие трудности. Те из них, которым удалось сохранить свои фермы после проведения огораживаний, почти не могли воспользоваться доходами, получаемыми их более богатыми соседями в связи с войной. Например, цены на скот и молочные продукты, являвшиеся их основным источником дохода, возросли гораздо менее, чем цены на зерно; кроме того, им еще пришлось платить большие налоги для того, чтобы можно было выдавать вспомоществование низко оплачиваемым рабочим их преуспевающих конкурентов, и это новое бремя разорило многих из них.
Рост фабрик привел к подобным же результатам в промышленных районах, где заработная плата часто бывала так низка, что рабочему приходилось посылать на работу своих еще совсем маленьких детей. Развитие машин скоро дошло до стадии, когда мужской труд стал почти не [нужен, и среди мужчин началась огромная безработица; наряду с этим женский и особенно детский труд стал применяться очень широко и сопровождался жестокой эксплоатацией. Сплошь и рядом родителям отказывали в выдаче пособия, если они не соглашались посылать детей работать на фабриках. Период, в течение которого труд прядильщика оплачивался настолько высоко, что это побуждало людей менять свою профессию, оказался очень кратковременным.
Страшная нищета, царившая в то время и порожденная переворотом в промышленности и сельском хозяйстве и усугубляемая, кроме того, ростом населения [и высокими ценами, еще больше увеличилась в связи с двумя факторами. Во-первых, в 1789—1802 гг. из-за плохих климатических условий почти беспрерывно, в течение целого ряда лет, был неурожай. Во-вторых, центральный период промышленной революции от 1793 до 1815 г. являлся периодом европейских войн неслыханных ранее размеров. Вряд ли явится преувеличением, если мы скажем, что Англия вступила в эти войны сельскохозяйственной страной, а вышла из них, будучи уже страной промышленной.
4 См. главу VI, раздел 1.
5 См. главу XIII, раздел 1.
<<Назад Вперёд>>
Просмотров: 5638