Василиска можно назвать блистательной неудачей фантазии. Строго говоря, это чудище ближе других знаменитых мифических существ к суеверию в чистом виде. Абсолютный вымысел – с самого начала он таил в себе роковую невозможность дальнейшего развития. Высокая поэзия отшатнулась от него, бросив на произвол бесталанного невежества… И все же история василиска по-своему необычайна, а уж как богата приключениями!



   Начать с того, что василиск сегодня – не тот. Успехи естествознания изгнали из нашего сознания монстра, мало похожего на существо, рожденное человеческим воображением две тысячи лет назад. «Сегодняшний» зверь, который уходит из нашей памяти на двух лапах, вполз в предание на брюхе: в античном мире василиск был всего лишь самой зловредной змейкой ливийской пустыни.

   Картинно появлялся василиск у Плиния Старшего. По его рассказу, воин, имевший глупость пронзить смертоносную тварь длинным копьем, пал с коня мертвым – яд вошел в его тело через древко копья! Более сметливый ратник, описанный Луканом, в похожей ситуации спас себе жизнь страшным способом: разрубив мечом василиска, он немедленно отсек себе руку, державшую меч. Но смертоносный гад пустыни был известен и раньше. За два века до Плиния и Лукана его упоминал Элий Стилон – как всем хорошо известное существо: «Случается в Африке, что змеи собираются на пир возле издохшего мула. Вдруг они слышат жуткий вой василиска и поспешно уползают прочь, оставляя ему падаль. Василиск же, насытившись, снова издает страшный вой и уползает восвояси».

   В отличие от, например, оборотня, морских дев, дракона, которых человеческое воображение рождало неизменно на всех континентах, причем независимо друг от друга, василиск – фантазия «локальная», творение умов европейцев и бытовавшая исключительно в Европе. В этом исчадии ливийской пустыни овеществился вполне конкретный страх древних римлян и греков перед непредсказуемыми опасностями песчаных просторов. Все страхи воинов и путников соединились в одну общую боязнь встречи с неким загадочным владыкой пустыни – «басилискосом», то есть «царьком» по-гречески. И хотя грозный гад не удостоился уважительного «басилевс» – «царь», ужас перед ним был неподдельным. Что касается римлян, то они изредка пользовались словом «регулюс» – калькой с греческого, сдабривая страх уловимой для римского уха насмешкой: империя, подмявшая под себя столько царств, многих грозных владык привычно звала царьками.

   Ну а все-таки кто же был прототипом этого существа? Исходным материалом фантазии ученые называют то египетскую кобру, то рогатую гадюку, то шлемоносного хамелеона. К тому есть основания: кобра этого вида движется полувыпрямившись – с поднятой над землей головой и передней частью тела, а у рогатой гадюки и хамелеона наросты на голове похожи на корону. В таком случае на лбу изваянных или нарисованных египетских фараонов и богов мы видим, возможно, не просто змейку с приподнятой головой – символ вечной жизни и могущества, а именно василиска.

   Пустыня убивала человека многими способами. Неудивительно, что василиск возник как скопление смертоносных качеств: смертелен его взгляд (он истребляет все живое, выжигает травы, а камни обращает в пыль), его прикосновение, его дыхание, его вой. Разумеется, жить такому чудищу на роду написано лишь в пустыне – пустыня возникает вокруг него.

   Обезопасить себя путешественник мог только двумя способами: иметь при себе ласку – единственное животное, которое не боится василиска и бесстрашно вступает с ним в бой, или петуха, ибо, по необъяснимой причине, пустынный царек не переносит петушиного крика.

   Василиска-змею поминал Аристотель, ливийского гада живописал Гелиодор, а Клавдий Элиан (римский софист, писавший по-гречески) человека, который опасен даже на расстоянии, неизменно сравнивал с василиском. И все же ни один античный автор не воспламенился образом василиска и не удостоил его истинно подробного художественного описания. Зато в народных поверьях у василиска было свое прочное место: в древнеримских храмах кожа «царька» висела для отпугивания змей и скорпионов, и никто не сомневался, что достаточно протереть серебро пеплом правильно сожженного василиска, чтобы оно превратилось в золото. В будущем это отзовется опытами средневековых алхимиков, их пиететом к василиску и активным использованием его в алхимической эмблематике.

   Трудно сказать, как бы сложилась судьба василиска в христианскую эпоху, если бы не «везение»: совершенно случайно он попал в Священное Писание. С легкой руки Иеронима Блаженного, автора Вульгаты (латинского перевода Библии), василиск был упомянут дважды в книге Исайи. Иероним одно из древнееврейских названий змеи произвольно перевел как «василиск». В современных переводах недоразумение устранено, однако в средние века оспаривать существование василиска было богохульством.

   Правда, на заре средневековья произошло и другое приметное для василиска событие – его временно… «потеряли»! Ливийский монстр не попал в «Физиолог» – энциклопедию живых существ, из которой черпали информацию все позднейшие средневековые бестиарии. Забвение, однако, не стало роковым – оставаясь временно в тени, василиск сумел перестроиться и явиться в новом, более отвечающем потребе дня, облике. Миру фантастических существ вовсе не чужды дарвиновские законы: есть в нем и борьба за существование старинных выдумок, и естественный отбор, и изменение наследственных признаков. И даже межвидовая борьба.

   В начале средневековья «филогенезу» (истории развития) василиска угрожала серьезная опасность. Падение Римской империи, безжалостная конфронтация христиан и мусульман на многие века отрезали Европу от Африки, и та все больше превращалась в неведомый континент, прибежище сказок и вымышленных тварей. Наш царственный гад рисковал стать всего лишь второстепенным персонажем для тех, кто никогда не попадет в африканские пустыни! А дальше – прозябание в ученых трактатах и одной-другой устной байке?.. Но тут – новый счастливый поворот в судьбе василиска: произошло его «одомашнивание».

   Для успешной акклиматизации на европейской земле воображение скрестило его с петухом. В этом есть железная логика непоследовательности: извечные враги так тесно сплелись в схватке, что, наконец, срослись телами. Почему петух и василиск считались исконными врагами? Возможно, то была случайная прихоть фантазии. Но, во-первых, змею и птицу в одно тело воображение сращивало не раз. Во-вторых, еще в эллинистическом Египте верили, что ибисы питаются исключительно змеями и потому изредка из их яиц рождаются змееныши. Этим же птицам приписывали и некоторые физиологические странности: будто бы яйца они кладут из клюва. Такие рассказы – благодатная почва для последующей обработки. То, что мог далекий ибис, способен был совершить и соседский петух.

   Достаточно частый и вполне объясненный современной биологией феномен перерождения петуха в курицу дал пищу для мрачной фантазии о василиске как «петушином отродье». Уже в эпоху Возрождения несколько петухов в разных европейских странах были подвергнуты пристрастному суду и, несмотря на все словесные ухищрения защитников, приговорены к котлу за злостное производство на свет василисков.

   Начиная с XII в. василиск стал расселяться по городам и весям Европы. И, как ни странно, оставаясь все тем же смертоносным, жутким чудовищем, зверь пугал все меньше и меньше: даже к самому отвратительному соседу со временем привыкают… Насчет «зверя» (а не «гада») – это не оговорка. Теперь василиск предстает в образе крылатого змея с головой петуха. Появляется он из яйца, снесенного петухом (об этом подробно рассказывает Пьер из Бовэ). У средневекового василиска хвост змеиный (реже драконий), крылья петушиные (реже лебединые); остальное, как правило, тоже от петуха: голова, гребень, две лапы со шпорами. По принципу экономии фантазии у василиска осталась лишь одна смертоносная способность – его убивающий взгляд.

   Преображение василиска в петуха вызвало и филологическое смятение: монстра стали все чаще называть «кокатрис». Слово это стало общим для всех романских языков. И хотя английское ухо явственно слышит в нем слово «кок» – петух, на самом деле «кокатрис» – результат фонетических приключений латинского слова «коркодилус», обозначавшего в средние века не только (и не столько) крокодила, но и вообще любое чудище. Чосер в своих описаниях василиска пробовал применить гибрид – словечко «василикок», чтобы точнее определить природу чудища и отмежеваться от разговорного значения слова «кокатрис», которое к тому времени приобрело иное значение. Это был специфический «термин», клеймящий гулящих женщин (ибо взгляды их убийственны для добродетели мужчин!).

   Средневековые бестиарии рассказывали, что первый остроумный способ погубить василиска придумал Александр Македонский. Монстр убил взглядом немало его воинов, и тогда царь поднес к его морде зеркало – и тот погиб от собственного взгляда. Это напоминает нам гибель

   Медузы Горгоны: согласно древнегреческому мифу, она окаменела, увидев свое отражение на зеркальной поверхности щита Персея. Кстати, в древности василиска (змея!) считали родившимся из капли крови Медузы Горгоны. Зеркало стало главным оружием в борьбе с василисками, которые в средние века бесчинствовали вокруг жилищ, отравляли своим присутствием колодцы и шахты. Ласки по-прежнему считались природными врагами василисков, но одолеть монстра они могли, только пожевав листьев руты. Изображения ласки с листочками во рту украшали колодцы, церковные скамьи. В церкви резные фигурки ласок имели символический смысл: для человека Священное Писание было тем же, что листочки руты для ласки, – вкушение мудрости библейских текстов помогало одолеть василиска-дьявола.

   Еще одной практической рекомендацией было глядеть на монстра из-под прозрачного стеклянного сосуда. Эти объяснения были на руку тем, кто в конце средневековья приспособился изготовлять чучела василисков – чаще всего их делали на основе морских скатов, и они были ходким товаром (последние экземпляры были проданы в США в 30-е годы XIX в.; поддельные чучела до сих пор хранятся в музеях Вероны и Венеции). Менее легковерные ученые и писатели удивлялись: если взгляд василиска детален – откуда столько свидетельств? Или свидетели видели другого зверя, или они попросту лгут!

   На средневековых иллюстрациях часто изображали четыре ипостаси дьявола: аспид – грех, лев – Антихрист, дракон – дьявол и василиск – смерть. Лишь изредка василиска ассоциировали с Сатаной, хотя бестиарии охотно во всем мерзостном усматривали образ дьявола. За этой «странностью» скрывается коренной недостаток образа василиска: его герметичность.

   Что известно о василиске сверх его внешнего вида? Лишь одно: смертельность взгляда. Дальше воображению не за что ухватиться. К василиску нельзя близко подойти, нельзя наблюдать за ним исподтишка. Своеобразное «целомудрие» средневековой фантазии не позволило ей домысливать недостающее. Раз василиска никто толком не изучил, не разглядел, то нельзя приписывать ему что попало. Фантазия способна выткать самые замысловатые узоры, но только на удобной основе. Но что можно выткать на обороте чугунной сковородки?

   Такой же «чугунной сковородкой» мог стать феникс. Тоже существо с одним-единственным свойством: способностью воскресать из пепла (и все, никакой «биографии»!). Но, видимо, таинство воскресения столь неисчерпаемо в своей философской и житейской насыщенности, столь волнует и манит, что интерес к фениксу еще долго не остынет.

   А главное и единственное свойство василиска – смертельность взгляда – до унылости однозначно. Смерть любопытна человеческому воображению, когда есть вероятие от нее ускользнуть, побороться с ней, обмануть, одолеть. Чем мил страшный дракон? Тем, что его можно победить! Смерть же неминучая, смерть-василиск – скучна. Ее ни обойти, ни объехать, ни герою, ни подлецу, ни ловкачу – где тут разыграться воображению?

   Да и что скрывается за летальным взглядом василиска? Если это свойство организма, вроде окраски шерсти, то тут и пенять нечего. Если василиск убивает не по своей воле, а по своей физиологии, то грех его уподоблять дьяволу. Это не вина василиска, а беда. А вот способен ли он жалеть свои жертвы, мучает ли его самого роковая способность даже камни превращать в прах? И насколько он одинок в этой «взглядотворной» пустыне? Все это, увы, остается тайной.

   Но без знания ответов на подобные вопросы монстр оказывается просто скучен для живого воображения. Остается только бояться его, что и делали многие-многие века.

   Вот почему в межвидовой борьбе фантастических существ василиск остался неким ущербным драконом, которого победил дракон истинный, открытый для бесчисленного количества домыслов (характер, повадки, внешний вид). И вот уже некоторые авторы легкомысленно приписывают василиску четыре лапы – злостное смешение его с драконом, удачливым конкурентом в чащах фантазии. (У «настоящего» василиска только две лапы, на худой конец – восемь, лишь бы не столько же, сколько у дракона!) Ни один знаменитый художник не оставил полотна с изображением василиска: ведь живописцу нужно хоть минимальное проникновение в характер – даже зверя. А куда было проникать в данном случае? Зато орнаменталисты буквально упивались его изображением. Никто не мог сказать, что такое «канонический вид» василиска, и всякий мастер мог изощрять свое воображение, создавая ритмические композиции на стенах соборов, на фасадах домов, во внутреннем оформлении храмов. «Царек» змеиного мира по-настоящему царил лишь в геральдике – как символ грозного, могущества, царственности, свирепости (и занятий алхимией). Там, где нужен был лишь внешний вид монстра, где форма преобладала над содержанием – там василиск был ко двору.

   Правда, поэты-романтики, в том числе Колридж, Ките, Шелли, предприняли было попытку возвеличить василиска. Одни поднимали его до уровня Сатаны – и змеиный царек представал едва ли не одиноким богоборцем; другие находили ему место в утопических видениях пророка Исайи – в грядущей мировой идиллии ребенок будет безбоязненно ласкать василиска. Но эти образы не прижились в массовом сознании, василиск «не подпускал» к себе даже великих мастеров…

   Так и вышло, что родился и вырос василиск на «поэтической» почве, на почве искусства и литературы, а свою долгую-долгую жизнь провел в изгнании – в глуши суеверий, откуда и был окончательно изгнан нашим веком. На сей раз в небытие, в пыльные углы памяти немногих эрудитов. Многие ли из нас точно представляют себе внешний облик василиска, его особенности?

   «Как часто, – пишет один американский искусствовед, – мы скользим взглядом по изображению василиска на стенах европейских храмов или домов – и не только не падаем замертво, но даже не замечаем того, что только что заглянули в глаза – василиску».