Мифы таят историю
|
загрузка...
|
Но в Евангелие от Иоанна
Сказано, что слово – это Бог.
Н. Гумилев
Кто может ответить на вопрос – где и когда зарождались мифы? Что могло явиться причиной зарождения того или другого из них? И что хотели выразить люди, создававшие первые мифы? Если бы мы, очевидцы стремительного процесса техногенного развития, смогли бы обратить свою память в глубины десятков тысячелетий, то, возможно, вспомнили бы, словно во сне, давние реакции и отклики наших предков, наших прапредков на мощное воздействие окружающей их природной среды.
Наиболее древними памятниками религиозной литературы признаются два сборника гимнов и молитв индоиранцев – Ригведа и Авеста. Истоки большей части этих текстов пока не поддаются точной датировке. Некоторые ученые согласны с Тилаком в том, что в них нашли свое отражение даже не столь глубокие условия и факты, как реалии последнего периода межледниковья, а затем и сменившего его последнего оледенения.
Ригведа, первая и главнейшая из Вед, не может восприниматься как отражение в гимнах единовременного цикла впечатлений, диктуемых или подсказываемых человеку окружающей его природной средой. Ознакомление с ее гимнами показывает, что они содержат описания явлений, с которыми человек знакомился в разные периоды своего исторического развития и прежде всего на это указывают, например, гимны, посвященные богу огня по имени Агни и богу Индре, которому приписывается ряд важнейших функций и в том числе борьба с мраком. Освоение огня, умение использовать эту стихию, умение остерегаться от ее проявлений в природе было, несомненно, тем достижением первобытного человека, которое следует считать порогом цивилизации, а поэтому можно прийти к выводу, что изначальные гимны Ригведы – а она и открывается гимном богу Агни – являются самыми древними. Они указывают на весьма существенный момент – на начало осознания того, что, во-первых, человек начал персонифицировать природные явления, придавая им облик богов как человекообразных существ, и, во-вторых, стал осваиваться с мыслью о возможности повлиять так или иначе на проявления воли этих богов.
Такое же число обращений адресовано богу Индре. Судя по тому, что он выступает как носитель большего числа функций по сравнению с Агни, и, главное, по тому факту, что ему уже приписывается возможность влиять даже на движение небесных светил, можно полагать, что придание образа бога такой мощной силе возникло в сознании человека на более позднем этапе его развития. Но – когда? Не углубляясь здесь в анализ вероятной последовательности появления богов в пантеоне Ригведы, скажем лишь, что век за веком их число умножалось и соответственно расширялось количество посвящаемых им гимнов. Суть этих гимнов можно свести к трем направлениям, отразившим главное отношение человека к богам, создаваемым его воображением, – это просьбы к ним о пощаде и помощи, восхваление и прославление их и выражение покорности и подчинения им.
Число богов возрастало по мере прохождения древними человеческими коллективами многотысячелетнего пути исторического и общественно-экономического развития.
В среде прапрапредков индоязычных арьев жрецы, известные нам как брахманы, не просто достигли постепенно привилегированного общественного положения, но и в значительной мере заслужили его тем, что создавали долгие разветвленные ритмически-стихотворные гимны, адресованные множеству богов. Эти древние авторы ведических гимнов определяются словом «риши», что обычно переводится как «пророки». В своей среде они с течением веков выработали особую систему сохранения гимнов, передавая их изустно от поколения к поколению ученикам из своей среды, строго наблюдая за заучиванием и воспроизведением слов. Благодаря этой системе гимны Ригведы дожили до времени возникновения письменности, и в дальнейшем научный мир получил возможность переводить, оценивать и анализировать их строки.
Не просто тысычелетия, а многие десятки тысячелетий протекли с начала сложения первых гимнов Ригведы. В записанном виде она стала привлекать к себе внимание многих не только индийских, но и западных ученых. И вот на этом «втором фронте» выяснилось, что точно перевести ее гимны на европейские языки практически невозможно. Гимны насыщены множеством метафор, аллегорий, намеков на нечто бывшее понятным древним риши и их современникам, но совершенно необъяснимое с позиций западной науки всех уровней. Переводили Ригведу частично или полностью на все европейские языки, включая и русский, но читатели постоянно не в силах понять, о чем идет речь и что чему соответствует, хотя видно, что гимны адресованы многим богам порознь или каким-то их группам. Можно увидеть, что люди о чем-то просят, но трудно уяснить себе, чем вызваны многие их просьбы, а ведь это главное, что должно стать понятным для аналитического исследования. Высказываются разные предположения, в которых все исследователи добросовестно ссылаются друг на друга, но ясности нет. Главной причиной этого служит один большой общий недостаток – недоверие Запада к научным знаниям, сложившимся на Востоке. Всеми признается, что Веды – это великий памятник индийской культуры, но вот в Ригведе вдруг говорится о каких-то долгих сутках мрака, а затем о сутках незаходящего солнца. Или, опять же, о вращении небесных светил вокруг одной горы – какой? Где она была? На многие подобные вопросы ответа не находили, так как, не понимая «тайного» смысла многих гимнов, объясняли его неверным изложением при первых публикациях или утратой некоторыми словами своего истинного древнего смысла при крайне длительном периоде их передачи из уст в уста. Европейские ученые стали входить в контакт с индийскими при очень ограниченных условиях возможностей встреч и консультаций лишь после начала в XVII в. колониального проникновения в Индию английских администраторов, и политиков, и миссионеров. Можно утверждать, что при храмовых службах они не присутствовали, исполнения брахманами гимнов Вед не слыхали, а если и доводилось это услышать, то воспринять суть и глубинный смысл древних слов было, естественно, невозможно. Тем не менее исследователи все же попробовали определить свои точки зрения, которые и составили основу содержания европейских публикаций о Ведах.
Но, как уже упоминалось выше, индийская наука сказала свое слово об истинном смысле гимнов Ригведы: Тилак издал свою книгу, явив глубокое проникновение в суть гимнов, в самый древний их смысл. Эту суть и этот смысл жреческое сословие брахманов пронесло через трудноисчислимое количество веков благодаря тому, что традиция устной передачи слов требовала, по выражению Тилака, «полировки памяти». Тилак обладал тем, чего были лишены европейские исследователи, – чувством языка, знанием его не по выучке и словарям, а, так сказать, «изнутри», что можно назвать и памятью крови. Надо напомнить, что такое знание родного языка «изнутри» присуще человеку каждой национальности, потому что, как говорят психологи, уже в состоянии эмбриона он воспринимает все воздействия окружающей внешней среды и проносит через свою дальнейшую жизнь усвоенную таким путем информацию. И не может считаться случайностью, что, например, каждый русский сразу отличит на слух национальность собеседника, как бы бегло тот ни говорил по-русски.
Так Тилак знал ведический санскрит, слыша еще до своего рождения распевание гимнов брахманами, и мог с самого раннего детства упрочить свое восприятие сути текстов. Это было и остается недоступным для любого представителя иной языково-национальной принадлежности, который не может вот так, «изнутри», знать ведический санскрит и неизбежно связан со словарным толкованием слов. Воспринимая из суждений членов семьи и представителей храмовых и домашних жрецов донесенное из глубочайшей древности понимание условного содержания обращений к богам, Тилак направил свои усилия на выявление тех реалий, которые могли породить именно свойственную древним риши суть просьб и молений или даже просто описаний, носящих характер аллегорий или метафор. Примеров таких неясных строк гимнов можно привести множество.
Невозможно даже перечислить или описать все обилие требующих точной расшифровки строк Ригведы, а поэтому так высоко ценен труд Тилака, разъяснившего основную суть этого памятника – отражение в гимнах природы Арктики вплоть до высоких северных широт.
Многие исследователи Вед сходятся во мнении, что Ригведа содержит указания на океан, на его глубины, на порождаемые им тучи, т.е. на тот факт, что эти указания должны быть намного древнее времени ее фиксации в индийской письменности. Но всегда оставался безответным вопрос – а намного ли древнее, на сколько веков – или тысячелетий?
Остановимся на некоторых указаниях Тилака. Так, в главе «Ночь богов» он подчеркивает, что риши «достигли в те давние времена высокого уровня знаний в области практической астрономии» и вошедшие в Ригведу их сведения достоверны. Далее мы узнаем, что в силу свойств Северного полюса люди видят вращение небосвода над головой как вращение колеса на оси: в мандале X, в гимне 89, говорится, что бог Индра «удерживает своей силой небо и землю, как два колеса повозки удерживаются осью», т.е. речь идет о той картине, которую можно наблюдать только на полюсе. Точка полюса именуется в гимнах горой Меру, и все описания движения небесных светил четко сводятся к периодам их вращения вокруг Меру: полгода длится день богов и полгода длится их ночь. Это указание говорит о том, что в течение многих веков сохранялись в традициях брахманов Индии взгляды и утверждения ведических риши.
Тилак четко проследил и суть мифов о боге Индре, пояснив, что западные ученые неверно связывали его действия только с дождями или грозами. Этому богу в Ригведе приписываются гораздо более существенные функции – он убивает змеедемона мрака и холода, освобождая из плена долгих («вечных») ночей похищенное им солнце, и вместе с тем дает возможность водам сбросить оковы льда и снова вольно течь по земле. Эти образы показывают суть процессов, протекающих в природе севера и особенно важны в этом аспекте те гимны, в которых описываются жертвоприношения Индре как победителю мрака – подробнейшее описание всех ритуальных действий, посвященных возврату солнца на небо после «вечной ночи», содержат многие строфы гимнов. Чрезвычайно ценным является, например, описание той службы («саттры»), которую проводили жрецы ради одоления силы «вечной» ночи («ратра»), длящейся сто («шата») суток. Эта служба именуется в Ригведе «шата-ратри», и именно расшифровка Тилака дает возможность определить место ее проведения. Почему жертвоприношения богу Индре должны были длиться сто суток, т.е. три с лишним месяца, в течение которых его умоляли победить силы мрака и освободить солнце? Тилак ссылается на пояснения, содержащиеся в «Брахманах» (в частности, в «Айтарея-Брахмане»), открывающие суть гимнов «шата-ратри» и содержащие указания на Ригведу, что более длительных ночных служб быть не могло [155, с. 227—234], а Индра называется «хозяином ста возлияний», т.е. стократного принесения ему в жертву пьянящего напитка сомы, подкрепляющего его силы.
Здесь можно попытаться локализовать место проведения этих «саттр ста ночей». Обратимся к точному документу, к «Таблицам солнца для города Мурманска» [153], где обнаружим, что на его широте, т.е. на 69°, «вечная» ночь длится 40 суток. Вспомним, что на Северном полюсе она измеряется 178 сутками, а значит, разница с Мурманском составляет 136 суток. От полюса до Мурманска залегает пространство в 21°, на которое приходится указанная разница в долготе ночи. Разделив 136 на 21, увидим, что на 1° приходится 6,5 суток сокращения ночного мрака. Поскольку саттры длились по 100 ночей, т.е. на 60 суток дольше, чем в Мурманске, то, разделив 60 на 6,5, мы определим, что отдаленность этих саттр от Мурманска равна 9,2° – а значит, они могли иметь место на 78,2°, т.е. в очень высоких северных широтах.
Этот простой подсчет указывает на правильность соотнесения данных Ригведы с Арктикой, что подтверждается и древними данными, приведенными Тилаком.
Описание в мифах «вечных» ночей и дней привлекает не меньшее внимание, чем указания и на ряд других поражающих читателя явлений.
Тилак в своей книге уделяет главное внимание доказательствам того, что древние арьи знали все явления и признаки, характеризующие точное их знакомство с особенностями арктической природы. Не повторяя того, что уже сказано выше (и будет уточнено ниже), обратим наше внимание на поразительное совпадение ряда мифов, преданий и сказочных описаний, встречающихся во многих разделах ведической литературы и великой эпико-исторической поэмы «Махабхараты». Сюжеты и красочные описания, включаемые в такие разделы священно-ритуального писания и мирские сказания ориентируют читателя на согласие с тем, что во время создания Ригведы индийские авторы обладали вполне приемлемым уровнем знаний о метеорологических и астрономических характеристиках Северного полюса и более того: «Указания на сверкание горы (горы Меру, принимаемой за Северный полюс. – Н. Г.) особо интересны, поскольку это, видимо, может быть описанием северного сияния» [155, с. 101].
С утверждением Тилака, что зрелище северного сияния доступно только людям области Полярного круга, соглашаются все исследователи Арктики и жители приполярных земель, а дальше на юг, вплоть до южной границы Русского Севера, свет этих арктических сияний превращается в так называемые белые ночи, о свете которых Пушкин писал: «Когда я в комнате моей пишу, читаю без лампады».
Остановимся на нескольких описаниях небесных явлений, встречающихся в индийской литературе. Одни из них явно рисуют игру красок на полярном небе в месяцы северной ночи, длящейся вокруг полюса по 6 месяцев, а в других мы видим как бы передачу тех образов, которые возникали в фантастическом восприятии человека, потрясенного непонятной грандиозной «битвой красок» на черном ночном небе.
Примером первого положения может послужить содержащееся в «Махабхарате» (в книге «Лесная») описание горы Меру, т.е. точки, единогласно признаваемой местом Северного полюса. На эту гору пришел Арджуна, один из главных героев эпоса, и говорит, что «на Меру Солнце и Луна ходят кругами слева направо, и это же совершают все звезды... Гора своим сверканием настолько превосходит мрак ночи, что ночь бывает трудно отличить ото дня». Если тот, кто знакомится с Махабхаратой, вспомнит, что речь в ней идет о полугодовой непрерывной ночи на Меру, то ему станет ясно, что это загадочное сверкание горы может означать только блеск северного сияния, которого, естественно, в течение шестимесячного дня в точке полюса не бывает, а значит, Арджуна в своем рассказе передает то знакомство с этим небесным явлением, которое было близко известно его отдаленнейшим предкам и жило в их памяти в точных и ярких описаниях. А, поскольку династический род Арджуны выходил по генеалогическим подсчетам специалистов по гороскопам к древнейшим корням арьев-воинов и завоевателей, то, по всей очевидности, в его роду, относящемся к наиболее старинной династии Бхаратов, сохранялась живейшая память о природных условиях, знакомых им по реальным событиям жизни в глубочайшей древности. И эти условия, и эти события нашли себе прочное место в народной памяти всех арьев, закрепляясь в ней постепенно от поколения к поколению, начиная с периода их жизни в приарктических условиях и принимая постепенно форму мифических сказаний, которыми так богата Ригведа. Следует особо подчеркнуть, что мифы Ригведы сберегали брахманы – богослужители и учителя, а мифические и мифообразные сказания сберегал в своей коллективной памяти народ, и в этих богатых разветвленных образах мифы и вошли в неизмеримо обширный объем «Махабхараты». Этим и объясняется почти дословно точное описание сияния горы Меру, содержащееся в Ригведе, с волшебным ее сверканием в ночном мраке, которое так поразило Арджуну, героя-царевича «Махабхараты». Такая ночная игра световых вспышек в глубине черного неба (повторим – неба полугодовой непрерывной ночи) могла представлять собой только картину северного сияния, которое нигде на земле не может быть наблюдаемо и так точно описываемо, как в приводимых отрывках из памятников индийской литературы, а также для сравнения с ними и из описаний европейцев, видевших это явление (о чем ниже).
Остановимся на передаче впечатлений, производимых ярким напряжением в смене красок северного сияния, что могло породить – и порождало – в восприятии зрителя возможные аналогии со знакомыми ему картинами и делами земной жизни. Так, в книге 1 й «Махабхараты» (с. 81) мы встречаем такой рассказ: «Затем вблизи Солнечного океана разыгралась великая битва, ужаснейшая из всех, между богами и асурами. Большие острые дротики, пики с хорошо отточенными концами и другие различные орудия посыпались тысячами. Разрубленные диском, покалеченные мечами, копьями и дубинами асуры тогда, обильно истекая кровью, падали на землю. Срезанные острыми копьями в страшной битве непрерывно падали головы, украшенные сетками из горящего золота. Словно ярко-красные вершины гор, лежали убитые асуры с телами, обагренными кровью... И тогда... явился с небес сверкающий великим блеском диск Сударшана... он был подобен огню, ужасен и неотразим... Блистая подобно разрушительному огню... то пылая, как огонь, он слизывал толпы асуров... А могучие асуры, с твердыми сердцами, забравшись на небеса, постоянно беспокоили оттуда толпу богов тысячами скал, напоминая собою тучи, разливающиеся дождем... Терзаемые богами могучие асуры... ушли в землю и океан солнечных вод».
В другом месте поэмы мы встречаем не менее яркое описание разгоревшегося в небе сияния («Мах.» кн. 1, с. 96. Сев. сияние).
«(Боги) решительные, они облачились в различные дорогие панцыри, сделанные из золота... они держали множество разнообразных мечей... и все это испускало искры огня и дым... И украшенные дивными украшениями, блистая сверкающим оружием, те сонмы богов стояли там... и то поле брани казалось расплавившимся в небесном своде».
В этом же великом эпосе мы встречаем и описание полярного сияния как форму воплощения бога арьев, чаще всего встречающегося под своим главным именем Вишну. Этот рассказ выглядит как повествование человека, восхищенного таким зрелищем, но не простого человека, а великого мудреца, «владычного риши», который отправился на Шветадвипу (на «Белую землю»), чтобы почтить великого бога лучшими словами в том месте, где «весь мир пребывает». И вот Вишну-Нараяна явился на его призыв «зримый во вселенском образе»: «Как бы подобно месяцу духовно чистый и вместе с тем как бы вполне от месяца отличный, и как бы огнецветный, и как бы мысленно мелькнувшее звезды сиянье; как бы (радуга) крыла попугая и как бы хрусталя искристость, как бы иссиня-черный мазок и как бы золота груды, то цвета ветки коралла, то как бы белый отблеск, здесь злато-цветный, там подобный бериллу, как бы синева сапфира, местами – подобный смарагду...»
Можно продолжить примеры подобных описаний и рассказов о впечатлениях, порождаемых грандиозным зрелищем полярных сияний, но важно не их изобилие, а их точность, которую не могли бы породить пересказы чужих повествований, услышанных, возможно, тоже в чьих-то пересказах. Приведенные здесь примеры говорят о прочности памяти, сохранявшей знания и впечатления, полученные некогда предками арьев, т.е. теми их давними прародителями, в областях, где видели и знали северное сияние и глубоко понимали и описали обстановку и условия жизни в арктических областях.
Евгений Елачич (см. Приложение III), русский исследователь Севера, написал в 1911 г., вскоре после первой публикации книги Тилака (1903 г.): «Новые исследования индийского ученого Тилака и ряда других филологов сыграли и сыграют в будущем громадную роль для разрешения вопроса о родине человечества».
Этому вопросу посвящен капитальный труд большого ученого У. Уоррена, работавшего в 1860—1870 х гг. в Америке, в Бостонском университете (169). Но до того, как мы познакомим читателя с его книгой, скажем все же, что описания северных сияний производили и производят столь же неотразимое впечатление на всех, кому довелось и доводится их видеть, причем некоторые описания почти дословно близки словам древних арьев об этом зрелище. Так, норвежский полярник Фритьоф Нансен писал: «Но вот северное сияние покрывает своим серебристым светом все небо; вскоре серебристый оттенок сменяется желтым, зеленым и красным цветом. Сияние, непрестанно меняясь, не зная покоя, то разливается широкой полосой, то снова стягивается лишь затем, чтобы снова разлиться по небу несколькими отдельными расходящимися полосами ослепительно белого цвета. И все окружено волнующимися сверкающими лучами... (Сиянье) появляется в виде огненных языков... извивалось наподобие огненного змия через все небо...»
И в завершение взглянем на слова того, чей род издревле существует на Двинской земле и кто с рождения наблюдает эту картину сияний, – известнейшего русского писателя Бориса Шергина: «В замороз к полночи начнет в синем бархате небесным пояском серебряным продергивать с запада до востока, а с севера заподымается как бы утренняя заря. И вдруг все погаснет. Опять из-за моря протянутся пальцы долги без меры и заходят по небу. Да заря займется ужасная, как бы пожарная. И опять все потухнет, и звезды видать. Сиянье же обновится. Временем встанет как стена, по сторонам столбы, и столбы начнут падать, а стена поклонится. А то будто голубая река протечет, постоит да свернется, как свисток» (Шергин Б. Океан – море русское. М.: Молодая гвардия, 1961, с. 25—26).
<<Назад Вперёд>>
Просмотров: 7254