загрузка...

В 1695 г. госпожа де Ментенон торжествовала победу. Благодаря на редкость удачному стечению обстоятельств бедная вдова Скаррона^[8] стала гувернанткой внебрачных детей госпожи де Монтеспан и Людовика XIV.

Г-жа де Ментенон, скромная, незаметная – и к тому же хитрая, – сумела привлечь к себе внимание Короля-солнце, и тот, сделав ее своей любовницей, в конце концов тайно обручился с нею! На что Сен-Симон^[9] в свое время заметил: «История в это не поверит». Как бы то ни было, а Истории, хоть и с большим трудом, все же пришлось в это поверить.

Г-жа де Ментенон была прирожденной воспитательницей. Когда же она стала королевой in partibus^[10], ее склонность к воспитанию переросла в подлинную страсть. Уже знакомый нам герцог Сен-Симон обвинял ее в болезненном пристрастии к управлению другими, утверждая, что «сия тяга лишала ее свободы, коей она могла наслаждаться вполне». Он упрекал ее в том, что она тратила уйму времени на попечение доброй тысячи монастырей. «Она взваливала на себя бремя никчемных, призрачных, нелегких забот, – писал он, – то и дело отправляла письма и получала ответы, составляла указания для избранных – словом, занималась всякой чепухой, которая, как правило, ни к чему не приводит, а если и приводит, то к каким-то из ряда вон выходящим последствиям, горьким оплошностям в принятии решений, просчетам в управлении ходом событий и неправильному выбору». Не очень-то любезное суждение о благородной даме, хотя в общем-то справедливое.

^{Мадам де Ментенон}

Итак, 30 сентября 1695 г. г-жа Ментенон известила главную настоятельницу Сен-Сира – в ту пору это был пансион благородных девиц, а не военное училище, как в наши дни, – о нижеследующем:

«В ближайшее время намереваюсь постричь в монахини одну мавританку, выразившую желание, чтобы на обряде присутствовал весь Двор; я предлагала провести церемонию при закрытых дверях, но нас уведомили, что в таком случае торжественный обет будет признан недействительным – надобно-де предоставить народу возможность потешиться». Мавританка? Какая еще мавританка? Надо заметить, что в те времена «маврами» и «мавританками» называли вообще всех людей с темным цветом кожи. Стало быть, г-жа де Ментенон писала о некоей юной негритянке.

О той самой, которой 15 октября 1695 г. король назначил пансион в 300 ливров в качестве награды за ее «благое намерение посвятить свою жизнь служению Господу в Бенедиктинском монастыре в Море». Теперь нам остается узнать, кто же она такая, эта мавританка из Море.

По дороге из Фонтенбло в Пон-сюр-Ионн лежит маленький городишко Море, – опоясанный древними стенами восхитительный архитектурный ансамбль, состоящий из старинных зданий и улиц, совершенно непригодных для автомобильного движения. Со временем облик городка сильно изменился. В конце XVII в. там находился бенедиктинский монастырь, ничем не отличавшийся от сотен других, разбросанных по всему Французскому королевству. Про эту святую обитель никто никогда бы и не вспомнил, если бы в один прекрасный день среди ее обитательниц не обнаружилась чернокожая монахиня, существование которой так поражало современников.

Самым удивительным, однако, было не то, что у бенедиктинцев прижилась какая-то мавританка, а забота и внимание, которые проявляли к ней высокопоставленные особы при дворе. Если верить Сен-Симону, г-жа де Ментенон, к примеру, «то и дело наведывалась к ней из Фонтенбло, и, в конце концов, к ее визитам привыкли».

В самом деле, с мавританкой обходились, как ни с кем другим. «К ней относились с куда большим вниманием, нежели к любой известной, выдающейся личности, и она гордилась тем, что к ней проявляют столько заботы, равно как и тайной, что окружала ее; хотя жила она скромно, чувствовалось, что за нею стоят могущественные покровители».

Да уж, в чем не откажешь Сен-Симону, так это в умении завладевать интересом читателей. Его мастерство проявляется особенно ярко, когда он, рассказывая о мавританке, сообщает, например, что «однажды, услышав звук охотничьего рога – в лесу неподалеку охотился Монсеньор (сын Людовика XIV), – она как бы между прочим обронила: “Это мой брат охотится”».

Итак, благородный герцог поставил вопрос. Но дает ли он ответ? Дает, хотя и не совсем ясный.

«Поговаривали, будто она дочь короля и королевы… писали даже, что у королевы случился выкидыш, в чем были уверены многие придворные. Но, как бы то ни было, это осталось тайной».

Откровенно говоря, Сен-Симону были неведомы основы генетики – но можно ли его осуждать за это? Сегодня любой студент-медик скажет вам, что муж и жена, если они оба белые, просто не в состоянии дать жизнь чернокожему ребенку.

Для Вольтера, столько писавшего о тайне Железной Маски, тут все было ясно как божий день, если он решился написать такое: «Она была на редкость смуглая и к тому же походила на него (короля). Когда король отправил ее в монастырь, он сделал ей подарок, назначив содержание в двадцать тысяч экю. Бытовало мнение, будто она его дочь, что вызывало у нее чувство гордости, однако настоятельницы выражали по сему поводу явное недовольство. Во время очередной поездки в Фонтенбло г-жа де Ментенон посетила Морейский монастырь, она призвала чернокожую монахиню к большей сдержанности и сделала все, чтобы избавить девицу от мысли, тешившей ее самолюбие.

– Сударыня, – ответила ей монахиня, – усердие, с каким такая знатная особа, как вы, пытается внушить мне, что я не дочь короля, убеждает меня как раз в обратном».

Подлинность свидетельства Вольтера трудно подвергнуть сомнению, поскольку свои сведения он почерпнул из источника, заслуживающего доверия. Однажды он сам отправился в Морейский монастырь и лично видел мавританку. Друг Вольтера Комартен, пользовавшийся правом свободно посещать монастырь, выхлопотал такое же разрешение и для автора «Века Людовика XIV».

А вот еще одна подробность, заслуживающая внимания читателя. В пансионной грамоте, что вручил мавританке король Людовик XIV, значится ее имя. Оно было двойное и состояло из имен короля и королевы… Мавританку звали Людовика-Мария-Тереза!

Если, благодаря своей мании возводить монументальные сооружения, Людовик XIV был схож с египетскими фараонами, то страсть к любовным утехам роднила его с арабскими султанами. Так, Сен-Жермен, Фонтенбло и Версаль были превращены в настоящие серали. Король-солнце имел обыкновение небрежно ронять носовой платок – и всякий раз находилось с десяток дам и девиц, притом из самых знатных родов Франции, которые тотчас же устремлялись его подобрать. Неразборчивость в любви король начал проявлять с самого первого своего сердечного увлечения: женщина, приобщившая его к любовным усладам, была старше его лет на тридцать, к тому же у нее не было одного глаза.

Речь идет о Шарлотте-Елизавете Баварской (1652–1722), дочери Карла-Людовика, курфюрста Пфальцского, которая была второй супругой Филиппа Орлеанского, брата Людовика XIV.

Однако в дальнейшем, надо признать, он добился более значительных успехов: его любовницами были очаровательная Луиза де Лавальер и Атенаис де Монтеспан, восхитительная красавица, хотя, ежели судить по нынешним понятиям, и несколько полноватая – ничего не попишешь, со временем мода меняется как на женщин, так и на наряды.

К каким только уловкам не прибегали придворные дамы, чтобы «заполучить короля»! Ради этого молоденькие девицы даже были готовы на кощунство: нередко можно было видеть, как в часовне, во время мессы, они без всякого стыда поворачивались спиной к алтарю, чтобы лучше видеть короля, а точнее, чтобы королю было удобнее их разглядеть. Ну и ну! А меж тем «величайший из королей» был всего лишь коротышка – его рост едва достигал 1 м 62 см. Так что, поскольку он всегда стремился выглядеть статным, ему приходилось носить башмаки с подошвой толщиной 11 см и парик высотой 15 см. Однако это еще пустяки: можно быть маленьким, но красивым. Людовик XIV же перенес тяжелую операцию на челюсти, после чего в верхней полости рта осталось отверстие, и, когда он ел, пища выходила у него через нос. Хуже того: от короля всегда дурно пахло. Он знал это – и когда входил в комнату, тут же открывал окна, даже если снаружи стоял мороз. Чтобы отбить неприятный запах, г-жа де Монтеспан всегда сжимала в руке платочек, пропитанный резкими духами. Однако, невзирая ни на что, для большинства версальских дам «мгновение», проведенное в обществе короля, казалось истинно райским. Быть может, причина тому – женское тщеславие?

Королева Мария-Терезия любила Людовика не меньше других женщин, которые в разное время делили с королем его ложе. Едва Мария-Терезия, по прибытии из Испании, ступила на остров Бидассоа (точнее говоря, Фазаний остров – небольшой островок на реке Бидассоа, по которой на протяжении нескольких километров пролегает граница между Испанией и Францией), где ее ждал юный Людовик XIV, она влюбилась в него с первого взгляда. Она восхищалась им, ибо он показался ей красавцем, и всякий раз в восторге замирала перед ним и перед его гением. Ну а король? А король был ослеплен куда меньше. Он видел ее такой, какой она и была, – тучной, маленькой, с некрасивыми зубами, «испорченными и почерневшими». «Говорят, зубы у нее стали такими оттого, что она ела много шоколада, – объясняет княгиня Пфальцская и прибавляет: – К тому же она в непомерных количествах употребляла чеснок». Таким образом, выходило, что один неприятный запах отбивал другой.

Король-солнце в конце концов проникся чувством супружеского долга. Всякий раз, когда он представал перед королевой, настроение ее делалось праздничным: «Стоило королю одарить ее дружественным взглядом, она ощущала себя счастливой целый день. Она радовалась, что король делит с нею брачное ложе, ибо ей, испанке по крови, любовные утехи доставляли истинное наслаждение, и ее радость не могли не замечать придворные. Она никогда не гневалась на тех, кто над нею подтрунивал за это, – она сама смеялась, подмигивала насмешникам и при этом довольно потирала свои маленькие ручки».

Их союз длился двадцать три года и принес им шестерых детей – трех сыновей и трех дочерей, однако все девочки умерли в младенчестве.

Вопрос, имеющий касательство к тайне мавританки из Море, подразделяется, в свою очередь, на четыре подвопроса: могло ли быть, что чернокожая монахиня являлась одновременно дочерью короля и королевы? – и на этот вопрос мы уже дали отрицательный ответ; могла ли она быть дочерью короля и любовницы-негритянки? – или же, по-иному говоря, дочерью королевы и любовника-негра? И наконец, могло ли быть так, чтобы чернокожая монахиня, не имея никакого отношения к королевской чете, просто-напросто заблуждалась, называя дофина «своим братом»?

В истории есть две личности, чьи любовные связи стали предметом тщательных исследований, – Наполеон и Людовик XIV. Иные историки потратили всю жизнь на то, чтобы определить, сколько у них было любовниц. Так вот, что касается Людовика XIV, никому так и не удалось установить – хотя ученые досконально изучили все документы, свидетельства и мемуары того времени, – что у него хоть однажды была «цветная» любовница.

В таком случае как же мавританка могла быть дочерью Людовика XIV? Впрочем, такого предположения придерживались далеко не все историки. Зато многие из них, в том числе и Вольтер, вполне серьезно считали, что чернокожая монахиня была дочерью Марии-Терезии.

Здесь читатель может удивиться: как это так? У такой целомудренной женщины? У королевы, которая, как известно, буквально обожала своего супруга короля! Что верно, то верно. Однако ж при всем том не следует забывать, что эта милейшая женщина была на редкость глупа и до крайности простодушна.

Версия, которую выдвигали такие писатели, как Вольтер и Тушар-Лафос, автор знаменитых «Хроник Бычьего глаза», а также известный историк Госселен Ленотр, сводится, за небольшой разницей, примерно к следующему: посланники одного африканского царя подарили Марии-Терезии маленького мавра десяти или двенадцати лет от роду, ростом не выше двадцати семи дюймов. Тушар-Лафос якобы даже знал его имя – Набо.

А Ленотр утверждает, что с той-то поры и вошло в моду – основоположниками которой были Пьер Миньяр и иже с ним – «рисовать негритят рядом с особами королевской крови на всех крупных портретах». Однако вскоре после того, как стала известна «постыдная история, связанная с королевой и мавром», эта мода постепенно сошла на нет.

Итак, спустя некоторое время ее величество обнаружила, что ей скоро предстоит стать матерью – то же подтвердили и придворные врачи. Король радовался, ожидая появления на свет наследника. Какая опрометчивость! Негритенок к тому времени вырос. Его научили говорить по-французски. Всем казалось, что «невинные забавы мавра происходили от его простодушия и живости натуры». В конце концов, королева, как говорится, полюбила его всем сердцем, так крепко, что никакое целомудрие не могло уберечь ее от слабости, которую вряд ли был способен ей внушить даже самый изысканный красавец из христианского мира.

Что касается Набо, то он, вероятно, умер, причем «довольно внезапно» – сразу же после того, как публично объявили, что королева на сносях.

Бедная Мария-Терезия вот-вот должна была родить. Но король никак не мог взять в толк, отчего она так нервничает. А королева знай себе вздыхала и, словно в горьких предчувствиях, говорила:

– Я сама себя не узнаю: откуда эта дурнота, отвращение, капризы, ведь прежде ничего подобного со мной не случалось? Если б мне не нужно было сдерживаться, как того требует приличие, я бы с радостью повозилась на ковре, как мы частенько делали с моим мавритенком.

– Ах, сударыня! – недоумевал Людовик. – Ваше состояние ввергает меня в дрожь. Нельзя же все время думать о прошлом – а то, не приведи Господь, еще родите пугало, противное природе.

Король как в воду глядел! Когда младенец появился на свет, врачи увидели, что это «чернокожая девочка, черная, как чернила, с головы до пят», и пришли в изумление.

Придворный медик Феликс божился Людовику XIV в том, что «достаточно было одного взгляда мавра, чтобы превратить младенца в себе подобного еще в материнской утробе». На что, по утверждению Тушар-Лафоса, его величество заметил:

– Гм, одного взгляда! Значит, взгляд его был слишком проникновенный!

Таким образом, претенциозные слова мавританки из Море подтверждаются следующим: поскольку ее родила королева, будучи в то время замужем за Людовиком XIV, юридически она была вправе называть себя дочерью Короля-солнца, хотя фактически ее отцом был мавр, выросший из несмышленого невольника-негритенка!

Но, говоря откровенно, это только легенда, и на бумагу она была переложена много позднее. Вату писал примерно в 1840 г. «Хроники Бычьего глаза» вышли в свет в 1829 г. А рассказ Ленотра, опубликованный в 1898 г. в журнале «Монд иллюстре», заканчивается на такой вот малоутешительной ноте: «Единственное, что не вызывает сомнений, так это подлинность портрета мавританки, хранящегося в Сент-Женевьевской библиотеке, того самого, про который все говорили еще в конце прошлого века». Подлинность портрета и вправду не подлежит сомнению, чего, однако, нельзя сказать о самой легенде.

И все же! История мавританки из Море, очевидно, началась с вполне достоверного события. Мы располагаем доказательством, каковым являются письменные свидетельства современников, что королева Франции действительно произвела на свет чернокожую девочку. Давайте теперь, следуя хронологическому порядку, предоставим слово свидетелям.

Итак, мадемуазель де Монпансье, или Великая мадемуазель, близкая родственница короля, писала:

«В течение трех дней кряду королеву мучили тяжелые приступы лихорадки, и она разродилась раньше срока – в восемь месяцев. После родов лихорадка не прекратилась, и королева уж приготовилась к причащению. Ее состояние ввергло придворных в горькую печаль… Под Рождество, помнится, королева уже не видела и не слышала тех, кто вполголоса переговаривался в ее покоях.

Его величество поведал и мне, какие страдания причиняла королеве болезнь, сколько народу собралось у нее перед причащением, как при виде ее священник едва не лишился чувств от горя, как при этом рассмеялись Его величество принц, а следом за ним и все остальные, какое выражение лица было у королевы… и что новорожденная как две капли воды походила на очаровательного мавритенка, которого привез с собой г-н Бофор и с которым королева никогда не расставалась; когда все смекнули, что новорожденная могла быть похожа только на него, несчастного мавра убрали прочь. Еще король сказал, что девочка ужасна, что ей не жить и чтобы я ничего не говорила королеве, ибо это могло бы свести ее в могилу… А королева поделилась со мной печалью, которая овладела ею после того, как рассмеялись придворные, когда ее уже собрались причащать».

Так в год, когда случилось это событие – установлено, что роды произошли 16 ноября 1664 г., – двоюродная сестра короля упоминает о сходстве чернокожей девочки, родившейся у королевы, с мавром.

Факт рождения чернокожей девочки подтверждает и г-жа де Моттвиль, горничная Анны Австрийской. А в 1675 г., спустя одиннадцать лет после случившегося, Бюсси-Рабютен поведал историю, на его взгляд, вполне достоверную: «Мария-Терезия говорила с г-жой де Монтозье о фаворитке короля (мадемуазель де Лавальер), когда к ним неожиданно вошли Его Величество – он подслушал их разговор. Его появление настолько поразило королеву, что она вся зарделась и, стыдливо опустив глаза, спешно удалилась. А по прошествии трех дней она родила чернокожую девочку, которая, как ей казалось, не выживет».

Если верить официальным сообщениям, новорожденная действительно вскоре умерла – говоря точнее, это случилось 26 декабря 1664 г., когда ей от роду было чуть больше месяца, о чем Людовик XIV не преминул сообщить своему тестю, испанскому королю: «Вечером вчерашнего дня моя дочь умерла… Хотя мы и были готовы к несчастью, большого горя я не испытал». Но действительно ли все так и было? Если новорожденная и вправду оказалась чернокожей, вполне логично было объявить о том, что она умерла, а на самом деле взять и спрятать ее где-нибудь в глуши. А коли так, то лучшего места, нежели монастырь, и не сыскать. В 1719 г. княгиня Пфальцская писала, что «народ не верил, будто девочка умерла, ибо все знали, что она находится в монастыре в Море, близ Фонтенбло».

Последним, более поздним, свидетельством, относящимся к этому событию, было сообщение принцессы Конти. В декабре 1756 г. герцог де Люин вкратце изложил в своем дневнике беседу, которую он имел с королевой Марией Лещинской, супругой Людовика XV, где речь как раз шла о мавританке из Море: «Долгое время только и было разговоров, что о какой-то чернокожей монахине из монастыря в Море, неподалеку от Фонтенбло, которая называла себя дочерью французской королевы. Кто-то убедил ее, что она дочь королевы, однако из-за необычного цвета кожи ее упрятали в монастырь. Королева оказала мне честь и поведала, что у нее был разговор об этом с принцессой Конти, узаконенной внебрачной дочерью Людовика XIV, и принцесса Конти сказала ей, что королева Мария-Терезия действительно родила девочку, у которой было фиолетовое, даже черное лицо – очевидно, оттого, что при появлении на свет она сильно мучилась, однако ж немного спустя новорожденная умерла».

Тридцать один год спустя, в 1695 г., г-жа де Ментенон намеревалась постричь в монахини одну мавританку, которой через месяц Людовик XIV назначает пансион. Эту мавританку зовут Людовикой-Марией-Терезией.

Когда она попадает в Морейский монастырь, ее окружают вниманием и заботой. Мавританку часто навещает г-жа де Ментенон – она требует, чтобы к ней относились с почтением, и даже представляет ее принцессе Савойской, едва та успевает обручиться с наследником престола. Мавританка же твердо убеждена, что она сама дочь королевы.

Не исключено, однако, что тут было простое и вместе с тем потрясающее совпадение. Сейчас самое время привести одно любопытное объяснение, которое королева Мария Лещинская дала герцогу де Люину: «У некоего Лароша, привратника в Зоологическом саду, в ту пору служили мавр и мавританка. У мавританки родилась дочь, и отец с матерью, не будучи в состоянии воспитать ребенка, поделились своим горем с г-жой де Ментенон, та сжалилась над ними и обещала позаботиться об их дочери. Она снабдила ее весомыми рекомендациями и препроводила в монастырь. Так появилась легенда, которая на поверку оказалась выдумкой от начала до конца».

Но откуда в таком случае дочь мавров, служителей Зоосада, вообразила, будто в жилах у нее течет королевская кровь? И почему ее окружали таким вниманием?

Я думаю, не следует торопиться с выводами, решительно отвергая гипотезу о том, что мавританка из Море так или иначе не имеет никакого отношения к королевскому роду. Мне бы очень хотелось, чтобы читатель правильно меня понял: я не говорю, что сей факт бесспорен, просто я считаю, что мы не вправе категорически отрицать его, не изучив со всех сторон. Когда же мы рассмотрим его всесторонне, то непременно возвратимся к заключению Сен-Симона: «Как бы там ни было, а это осталось тайной».

И последнее. В 1779 г. портрет мавританки еще украшал кабинет главной настоятельницы Морейского монастыря. Позднее он пополнил коллекцию Сент-Женевьевского аббатства. Ныне же полотно хранится в одноименной библиотеке. В свое время к портрету было приложено целое «дело» – переписка, касающаяся мавританки. Это дело находится также в архивах Сент-Женевьевской библиотеки. Однако теперь в нем ничего нет. От него осталась одна лишь обложка с надписью, которая наводит на размышления: «Бумаги, имеющие касательство к мавританке, дочери Людовика XIV».

(По материалам А. Деко)