Сфера духовно-нравственной жизни
загрузка...
|
Вряд ли можно сомневаться в том, что во всех вообще человеческих обществах закон (в смысле как его существа, так равно и степени строгости выполнения его требований) всегда играл роль одного из важнейших факторов в деле нравственного воспитания народной массы.
Если же такая роль кодекса несомненна в отношении тех человеческих обществ, где гражданский закон, непрестанно видоизменяющийся под влиянием столь же непрестанной эволюции форм общественной жизни, совершенно отделен от религии и признается всеми не более как продуктом юридического мышления человеческого ума, то эта воспитательная роль закона, конечно, делается неизмеримо большей в таких теократических государствах, как мусульманское, где веро-и законоучения, канонические правила и юридический кодекс слились в одно почти неразрывное целое, где преступление является грехом, а грех преступлением, ибо каждое постановление, каждая статья такого закона признаются основанными непосредственно на Божественном откровении, каковым в глазах мусульман является Коран.
Мусульманские веро-и законоучения изложены в книгах шариата, являющего собой обширный многотомный комментарий к Корану, причем само название шариата, в переводе с арабского, означает – «путь», то есть прямой, вернейший путь к спасению. Малейшее отступление от этого пути делает уже мусульманина грешником.
Наравне с чисто каноническими правилами, касающимися омовений, молитвы, поста и паломничества в Мекку, шариат включает в себе законы о разного рода правах, о договорах, о торговле, о доверенностях, об орошении земли, о вакуфе, о наследстве, об охоте, о браке и разводе, об опеке, о рабстве, о кровной мести, о прелюбодеянии, об употреблении вина, о краже и разбое, о вероотступничестве, о верховной власти, об отправлении правосудия и т. д.
Вместе с тем, во-первых, шариат силится установить взгляд на себя как на учение абсолютно универсальное, дающее ответы на все те вопросы, которые могут возникнуть в уме мусульманина, и притом как на учение вполне законченное и не подлежащее более никаким изменениям или усовершенствованиям, во-вторых, шариат с невероятной подробностью регламентирует массу различнейших обрядностей, требует немедленного выполнения всех устанавливаемых им мелочных деталей. Так, например, несоблюдение одного из правил, установленных относительно времени и места совершения молитвы, одежды, в которой она может совершаться, порядка произнесения молитвословий, совершения поясных и земных поклонов и т. п., с шариатной точки зрения делает такую молитву недействительной. И так во всем.
Стараясь столь мелочно регламентировать по возможности все явления человеческой жизни, шариат подчиняет себе эту жизнь, проникает в ее самые интимнейшие уголки и этим путем закабаляет не только деяния, но даже мысль в воображении верующего мусульманина, причем, сверх всего этого, являет собой учение, развивающее в своих адептах большую нетерпимость к другим религиям.
Эта беспомощность человека толпы, не имевшего возможности ни знать и помнить, ни выполнять всех мелочных требований шариата, человека, на каждом шагу рисковавшего преступить закон, по незнанию его, и вместе с тем вечно трепетавшего тех тяжких кар, которыми шариат грозит за разного рода закононарушения, – эта беспомощность человека толпы, во-первых, заставила последнего приспособляться к тягостным для него условиям, то есть, делая вид ревностного исполнителя закона, в действительности исполнять очень немногое, наиболее удобоисполняемое; а во-вторых, та же беспомощность явилась в свое время причиной непомерного размножения книжников.
Помимо того, что профессиональные интересы книжников побуждали их сделаться вместе с тем и полуофициальными инспекторами народной нравственности, издавна установился еще и инспекторский надзор общественного мнения, надзор тем более тягостный и грозный, что участие в нем принимали все, от мала до велика, не брезгая притом даже и такими вспомогательными средствами, как дымовые отверстия в крышах и щели в глинобитных стенах.
В этом отношении все были против всех, и это делалось только ради ограждения самого себя, каждого порознь, от возможности быть заподозренным или уличенным в преступном игнорировании требований шариата и уставных общественных приличий или хотя бы лишь в индифферентных отношениях ко всему этому. Каждый многое преступал и игнорировал, но тщательно скрывал это, даже от членов своей собственной семьи, стараясь вместе с тем казаться ярым столпом правоверия, много и громогласно разглагольствуя о несомненной необходимости строго исполнять все мельчайшие требования Божественного закона.
Мало-помалу официальным, громогласно исповедовавшимся правилом туземца-мусульманина стало – жить по старине, не допуская никаких еретических новшеств, ибо шариатом и мудрыми творцами обширной духовно-нравственной литературы предусмотрено и регламентировано все и навсегда, а потому всякое новшество, не одобренное официально книжниками, лучше других знающими закон, не может быть ничем иным, кроме ереси..
Поэтому все то, что шариат заклеймил названиями порока, греха и преступления, – всевозможные нарушения канонических правил, употребление опьяняющих напитков, азартные игры, прелюбодеяние, тайная проституция, лихоимство, воровство, ростовщичество, всякий обман в торговле и т. п., невзирая на ужас таких установленных за все это кар, как плети, отрубание кисти руки (за воровство) и побиение камнями, – все это издавна находило себе многочисленные тайные приюты и в закупоренных, закрытых от посторонних взоров ячейках семейных очагов, и в кельях мадраса, и во внутренних покоях ханских дворцов..
Эти и подобные им закононарушения, издавна находя себе тайные приюты в укромных уголках, время от времени делали попытки прорваться наружу, выйти на улицу. Но мусульманин тоже издавна привык думать, что наиболее опасным представляется порок нескрываемый, ибо он легче заражает собой все окружающее. Поэтому издавна на Востоке возникла должность кази-раиса, который был обязан возможно чаще объезжать город в сопровождении служителей, вооруженных толстыми плетями, наблюдать за исполнением жителями всех требований шариата и уставной этики и на месте же наказывать провинившихся.
Шариат предъявлял массу крупных и мелочных требований, всестороннее и добросовестное исполнение которых во всей их совокупности оказывалось невозможным; кази-раис с плетью в руке настоятельно требовал исполнения всего этого, смиренного несения всех этих нравственных и материальных вериг; и пасомое обоими ими стадо делало покорный вид и, тайно злобствуя, приспосабливалось к душившим его веригам, на каждом шагу кривя душой в силу необходимости. Поэтому общая картина народной духовно-нравственной жизни сарта того времени сводилась к изуверству и фарисейству, с одной стороны, и к приниженности, забитости, криводушию и лживости – с другой, ибо в области религии и этики плети кази-раиса не могли создать ничего, кроме показного благочестия и показной нравственности.
По мере того как наибольшая часть сартов постепенно превратилась, в вышеуказанном отношении, в достаточно однородное и в достаточной мере наружно покорное стадо, пасомое сонмом книжников и кази-раисов, книжники стали все чаще и чаще обращать свое внимание на полудиких, невежественных, даже и с сартовской точки зрения, и вместе с тем весьма индифферентных к религии киргизов, бывших тогда мусульманами только по имени.
Ислам есть предание себя Богу, покорность воле Божией, беспрекословное исполнение его велений. Верующий мусульманин – ортодокс может быть только рабом Божиим, ищущим спасения своей души, для которого даже мечта о достижении святости уже сама по себе греховна, ибо святость есть дар, ниспосылаемый Богом лишь Его избранникам.
В семье, подобно тому как и в общественной жизни, на улице, на базаре, в стенах школы, на разного рода сборищах, на всем лежали оковы устава, старавшегося не пускать живую мысль и живое чувство за очерченный и заколдованный им круг.
Каждый член семьи начиная с 7—8-летнего возраста обязывался жить, то есть действовать, мыслить и чувствовать по уставу, строго воздерживаясь от всего того, что не было освящено или допущено этим кодексом. Большинство в тайниках своей души не удовлетворялось действительностью: те, которым надлежало покоряться, тяготились тяжкой для них нравственной, а частью даже и физической обузой уставных вериг семейной этики; те, кто по уставу имел право властвовать, наоборот, роптали на житейскую действительность, видимо тяготившуюся уставом и всячески старавшуюся вырваться из его оков.
При беглом взгляде на семью она казалась очень патриархальной: дети казались любящими и уважающими своих родителей; родители казались очень заботливыми в отношении детей; супруги казались живущими в добром согласии.
Но все это казалось только, ибо в громадном большинстве случаев в действительности все это было только наружным, показным; все это проделывалось для того только, чтобы внешним соблюдением требований устава, отнявшего у человека право на свободу мысли и чувства, прикрыть фактическое неисполнение многих претивших душе или даже совсем-таки невыполнимых требований.
Все это, подобно тому как и в других сферах туземной жизни, внесло в семью, в сферу интимных соотношений между ее членами, значительную долю неискренности, холодности и даже отчужденности; все это в конце концов привело к крайней слабости тех нравственных уз, которые при несколько иных условиях могут значительно более прочно цементировать семейный конгломерат.
При этом в большинстве случаев у детей, даже взрослых, наиболее сердечные отношения наблюдались (и наблюдаются) в отношении матери, а не отца.
Помимо чисто физиологических причин, это объясняется еще и тем, что отношения к матери всегда были более просты и естественны, всегда менее подрывались той уставной официальностью, которая в большинстве туземных семей является отличительной чертой отношений сына и дочери к их отцу.
Кроме того, мать (жена) и ее дети всегда находились под одним и тем же гнетом главы семьи, мужа и отца, что также служило одной из причин их солидарности.
<<Назад Вперёд>>
Просмотров: 5599