загрузка...

О вторжениях авар в восточные и южные славянские земли в письменных источниках есть хотя бы отрывочные сведения. Для ситуации на севере славянского мира мы и таких сведений не имеем. Почти единственным источником здесь, помимо отдельных косвенных данных, оказывается археология.
Развернув активную агрессию на Балканах и в Восточной Европе, каганы не забывали и о северных границах. Порабощение мораван и их ближайших соседей, расселение в Чехии дулебов должно было не только создать новые резервы для покорения придунайских земель. Авары укрепляли северные рубежи каганата против враждебных славян, а заодно и создавали более прочный тыл для вторжений в их пределы.
Авары имели на славянском Севере немало союзников, самыми сильными из которых являлись ляшские племена и ободричи. Покорить их, как мораван, было едва ли возможно и полезно. Но совершать рейды через их племенные волости на врагов, создавать здесь временные станы, вовлекать славян в новые братоубийственные распри и использовать их в качестве «бифульков» – все это каганату было вполне доступно. В первых десятилетиях VII в. именно через открытые для их проникновения ляшские земли авары совершают далекие набеги и вторжения на север.
Главными мишенями авар являлись враждебные им воинственные племена хорватов, велетов, сербов. В ряде случаев воины кагана шли на помощь славянским союзникам – например, ободричам, выдерживавшим с конца VI в. неослабный натиск велетских соседей. В других случаях они могли нести возмездие за отказ от союза – например, племенам Поморья, которые тогда же отвергли посулы авар. Северный рубеж проникновения авар на север отмечает река Обра,^[1196] впадающая с юга в Варту незадолго до ее собственного впадения в среднее течение Одры. Здесь, в примыкающих к Поморью с юга ляшских землях, авары не встречали серьезного сопротивления и передвигались свободно. Кое-где они могли оседать и облагать славян данью либо сливаться со славянской знатью. О том свидетельствуют и отдельные находки в польских землях аварских вещей,^[1197] и образование целой аваро-славянской культурной группы в Мазурском Поозерье, о чем речь пойдет позже.
В то же время передвижения и набеги авар не могли не растревожить местного населения. Внедрение их на крайнем востоке в земли балтских племен судавов (ятвягов) и пруссов неизбежно вызывало ответные набеги. Направленные, разумеется, не против недосягаемых авар, а против союзных им ляхов. Помимо же того, обострялись племенные распри. Это привело к началу пока не слишком бурного градостроительства в ляшских землях. Одним из древнейших (первая половина VII в.) и самым крупным градом «суковских» ляшских племен являются Шелиги.
Это укрепление возникло в начале века в Среднем Повисленье, на самом рубеже редкозаселенных славянами и балтами земель будущей Мазовии. Град площадью в 5 га расположился на берегу речки Слупянки, левого притока Вислы. В нем находили убежище во время вражеских набегов жители пяти окрестных селищ. Шелиги защищал невысокий земляной вал с крупными камнями и деревянной стеной поверху. Вдоль вала в два ряда стояли жилища – наземные избы с каменными очагами. До 15 жилых домов расположены тремя группами. Между ними, посреди града, оставили пустое пространство.^[1198]
Шелиги, единственный град в северо-восточных ляшских землях, являлся важным племенным центром. Об этом свидетельствует и керамика поселения. Наряду с суковскими сосудами, которых подавляющее большинство, имеются и гончарные, происходящие из земель далеко на востоке, в бассейне Одры. На поселении обнаружены не только украшения, но и детали всаднического снаряжения^[1199] – верное свидетельство присутствия местной знати, а то и аварских представителей. О них заставляют думать находки пальчатых фибул. В Шелиги стекалась торговая и военная добыча с обширной территории. Через эти места аварские и союзные им славянские дружины двигались как дальше на северо-восток, в Мазуры, так и обратно на запад, в далекий обход враждебных славян.
Главным врагом каганата на Среднем Дунае являлся союз племен, возглавляемый хорватами. В него к началу VII в. входили и чехи. Невзирая на растущую мощь каганата, хорватам, чехам и сербам все же удалось в те десятилетия отстоять свою независимость. Однако авары сильно теснили своих врагов. В самом начале VII в. кочевники нанесли сербам и хорватам удары достаточно ощутимые, чтобы заставить сдвинуться с насиженных мест. Наибольший урон аварские набеги нанесли сербам, обитавшим в те годы где-то в верховьях Лабы. Гонимые аварами, сербы в основной массе двинулись на северо-запад, вниз по реке. С ними вместе ушла и небольшая группа хорватов.^[1200]
Сербы пришли в междуречье Лабы и Заале – благодатную для развития земледелия область, уже освоенную прежними переселенцами и беженцами из Чехии. Здесь к тому времени жило немало славян, носителей пражско-корчакской культуры, с которыми мирно слилось незначительное германское население.^[1201] Сербы принесли в регион т. н. рюсенскую керамику, изготавливавшуюся на гончарном круге. Керамика новой рюсенской культуры – вариант серой дунайской, хорошо профилированные и богато орнаментированные прямыми или волнистыми линиями горшкообразные сосуды.^[1202] Сербы, как и хорваты с чехами, быстро восприняли традиции придунайского гончарства и через пленников, и через беженцев из покоренных аварами областей. Еще одна новая черта рюсенской культуры сравнительно с пражско-корчакской – обычай трупоположения, постепенно распространявшийся среди сербов, хотя далеко еще не преобладавший.^[1203]
Сербы принесли в междуречье Лабы и Заале также и лучшую военно-политическую организацию. Племенной союз полабских сербов представлял в первых десятилетиях VII в. единое «княжение» во главе с общим князем – по франкской терминологии, дуксом, «герцогом». К началу 630-х гг. над сербами княжил Дерван.^[1204] Сербы селились в укрепленных градах-крепостях (Фихтенберг, Кезитц, Кезигесбург и др.) различного размера, что отражало иерархию князей и панов. Стены градов, как и на юге, сложены из камня, а в отсутствие природного камня – из кирпича. Они прикрыты примитивными бастионами – форбургами.^[1205] Сербы подчинили себе более слабые и разрозненные племена и общины области. Позднее сербы проживали и даже переселялись вместе с подчиненными ими другими славянами. Подчинение в целом произошло мирно, хотя обособленность сербов в их укрепленных градах какое-то время сохранялось. Впрочем, еще в начале IX в. независимость от сербов сохраняло небольшое племя даламинцев на Лабе.^[1206] Хорошая военная организация сербов пришлась весьма кстати славянам и германцам междуречья в пору угрожающих аварских набегов.
Вместе с тем хорваты и сербы понимали, что без внешней помощи борьба с аварами будет для них затруднительна. Поэтому уже в начале VII в. их вожди заключают союз с франкскими королями. Разумеется, франки толковали этот союз исключительно как зависимость славян, и в этом имелась частица истины. Силы Франкского королевства даже в раздробленном виде превосходили славянские княжества. В пору же временного объединения при короле Хлотаре II (613–629) оно являлось сильнейшим государством Западной Европы. Вместе с тем ни о какой практической стороне «подчинения» в VII в. источники ничего не говорят. Славяне продолжали управляться собственными князьями и лишь обязались взаимно помогать франкам в войне – условие, на тот момент более важное для них, чем для франков.^[1207]
Союз с франками открывал славянам путь расселения из междуречья Лабы и Заале в сопредельную Тюрингию. Здешние герцоги также подчинялись франкам, были заинтересованы в союзе со славянскими соседями и спокойно смотрели на переселения их небольших групп. Археологически первые такие переселенцы – сербы и подвластные им славяне пражской культуры – отмечены уже в VII в.^[1208] Мирные контакты того времени с германцами, говорившими на древненемецких языках и диалектах, оставили след в славянских языках. Среди заимствований того времени – *lagy ‘сосуд’, *mlinarь ‘мельник’ и *mlinъ ‘мельница’, *mъtъ ‘мера зерна’.^[1209] Любопытны заимствования, связанные с переработкой зерна. Они отражают первое знакомство славян с водяными и ветряными мельницами, а также с латинской системой мер.
Главными противниками авар на северо-западе славянских земель являлись велеты. В то время они только обосновались на новых своих землях между Лабой и Одрой. Вероятной столицей велетов являлся Фельдберг в бассейне реки Иккер, защищенный валами град площадью около 4 га. В Фельдберге располагался уникальный для того времени славянский языческий храм, о котором еще пойдет речь.^[1210] Где-то в тех местах позднее описывали Ретру – столицу племени редариев и святилище их бога Радогоста Сварожича. Не исключено, что Фельдберг – и есть Ретра.
До мирного взаимодействия велетов с подчиненными венедскими племенами было еще далеко. Велеты в первые десятилетия обитали за стенами своих градов, не смешиваясь с покоренным населением. Их борьба с соседними, союзными аварам, венедами – в первую очередь, с ободричами, – приобрела затяжной характер.
Памятником этой борьбы являются многочисленные грады – как велетские, так и ободричские. К началу VII в. теснимые велетами ободричи заняли низовья Эльбы и прилегающее к ним с востока балтийское побережье. Здесь они закрепились, создав мощный племенной союз. Наряду со славянами, в него вошли и местные германские племена – варны на востоке, на реке Варне, у самой границы с велетами, и вагры на северо-западе, у Балтики. Оба племени, не очень многочисленные, быстро переняли славянский язык и славянскую (венедскую) культуру.
В земле вагров, в удалении от велетских границ, и возник в первой четверти VII в. старейший, судя по названию, центр ободричского союза – Старград (ныне Ольденбург). Среди первых его жителей (как и в соседнем граде в Бозау) еще имелись германцы. Около того же времени появляется и град в Форхау.^[1211] Немногим позже оборонительные нужды заставили перенести резиденцию вождя и главный град-убежище на границу, к Варне.
Так еще в той же первой четверти века, около 620–625 гг., появился Велиград (Мекленбург) – позднее столица ободричей на протяжении нескольких веков, и одновременно передовой форпост их борьбы с вечными противниками. Велиград возвели посреди гнездовья неукрепленных поселений, на небольшой возвышенности, имел овальные очертания и занимал площадь более 2,5 км². Град защищался валом высотой до 7 м, более 12 м в основании. Основу вала составлял прочный деревянный остов из двух рядов деревянных брусьев, прикрытых «панцирем» из плах и досок. Такая «панцирная» конструкция, изобретение ободричей, распространилась в VII в. к сербам и далее на юг вплоть до Чехии. При этом «панцирь» мог изготовляться и из каменных плит.^[1212]
Давление велетов и рост численности собственного населения все же заставляли ободричей искать и новых земель. Достигнув на рубеже VI/VII вв. побережья Балтики, венеды не остановились. Как и на юге, на севере, море перестало осознаваться как порог потустороннего мира. Ободричи в довольно большом числе переправились на прилегавший к землям варнов остров Рюген. Недаром, конечно, выселенцы происходили из пограничных с велетами земель.
На Рюгене славяне встретили довольно плотное еще германское население, принадлежавшее к древнему племени ругиев. От них восприняли и название острова (славянской Руяны), и название его жителей (руяне, раны). Латинские писатели еще долго именовали их привычно «ругиями». В условиях усиления велетов славяне-руяне и германцы-ругии поладили мирно и быстро смешались. Они жили бок о бок на одних и тех же населениях, без перерыва продолжали обработку старых полей.^[1213] Славянское население пополнялось новыми беглецами от велетских войн, и постепенно германцы полностью растворились в среде руян.
Воинственность велетов между тем обращалась не только против западных соседей.^[1214] Остановленные ободричами на Варне, велеты обратились на восток, за Одру. Они проникли в Поморье и обосновались там, между низовьями Одры и Вислы. Местные племена в свое время не польстились на посулы аварского кагана. Теперь, в пору усиления каганата, когда аварские отряды бродили близ их границ, они предпочли покориться хорошо организованным и прославленным ратными доблестями велетам. Поэтому в Поморье нет заметных следов разрушений и не сразу стали возводиться велетские грады. Напротив, здесь с самого начала очевидно смешение велетов и местных венедов. Под главенством вторгшихся велетов на правобережье Нижней Одры началось складывание единого племенного союза поморян.

Гуслярка. Велестинская коллекция

Плодом этого смешения стала сложившаяся с начала VII в. голанчская археологическая культура. Ее основное новшество – появление в Поморье гончарной керамики, восходящей к фельдбергским велетским образцам. От пришельцев гончарный круг восприняли и местные жители, которые стали подправлять на нем лепную посуду. Типы голанчской посуды – баночные, яйцевидные, биконические, напоминающие миски невысокие сосуды.^[1215]
В первой половине VII в. в бассейне Шпрее-Хафеля и на средней Одре появляются памятники торновской археологической культуры. Ее главная характерная черта – торновская гончарная керамика, связанная с фельдбергской или восходящая с ней к одному «силезскому» прообразу.^[1216] Итак, еще одна группа велетов в те же годы сдвинулась на юг, покорив венедские племена по Шпрее и Одре, ранее отстоявшие свою независимость от тех же велетов. Поход или серия походов на юг могли быть ответом на опасное приближение аварских отрядов к велетским границам. Первый и на этот раз победоносный удар пришелся по землям союзников авар – стодорян на Хафеле.

Торновский глиняный сосуд

Основные силы переселенцев, однако, пошли дальше на юг и осели между Шпрее и Одрой, выходя и за пределы этого междуречья. На юго-западе их соседями оказались сербы. На востоке «торновцы» достигли Повисленья. Именно их действия и остановили, вернее всего, авар за Оброй. Как и их сородичи у Балтийского моря, «торновцы» селились только в укрепленных градах, которые возводили посреди весей покоренных племен. Среди них хорошо исследованы Торнов в бассейне Шпрее, давший культуре название, и Форберг. Планировка их весьма похоже. В Торнове древнейший град защищен округлым валом высотой до 9 м, на деревянном решетчатом остове, и рвом. Изнутри града к валу пристраивались хозяйственные постройки из тонких бревен. В центре града стояло столбовое здание размером 11 м². Неподалеку располагались зерновая яма и колодец. Еще одно, наземное, зернохранилище стояло у ворот. Известны и другие городища этого раннего времени, в том числе Бониково на пологом холме у Обры. Под простейшим каменно-земляным валом, охватывающим площадь до 100 м в диаметре, располагалось несколько землянок и полуземлянок.^[1217]
Грады являлись центрами силы и власти завоевателей. Сюда стекалась дань с покоренных племен – прежде всего, зерно. Вместе с данью (и с женами из местного населения) попадало в грады некоторое количество лепной керамики. В Торнове обнаружены следы поступления урожая с 73 различных полей. «Торновцы» принесли в район Шпрее-Хафеля более развитую технику земледелия. В период их владычества здесь уже использовался севооборот. Возделывались рожь, пшеница и ячмень.^[1218]
Торновская гончарная керамика обнаруживается сначала почти исключительно в торновских градах – хотя образцы ее в результате торговли или войн известны вплоть до Шелиг. Керамика эта несколько отличалась от фельдбергской. Она представлена горшками правильной биконической формы с расширением посередине и расположенным выше орнаментом – полосами, прямыми или волнистыми линиями, штамповкой. От этих сосудов развились чуть позже другие типы – высокие, с угловатыми плечами, и с более плавным профилем. Их орнамент включал, помимо волн и охватывающих черт, также пересекающиеся линии и крестики.^[1219]
«Торновцы» являлись предками лужичан – известного с IX в. сильного славянского племени, которое вместе с сербами составило основу серболужицкого народа. Однако название «лужичане» вторично по отношению к «Лужицы», которое и упоминается, кстати, Баварским географом как обозначение не только области, но и племени.^[1220] Происходит ли название «Лужицы» от славянского «луг», или от германского племени лугиев – изначально оно обозначало страну, а не племя. В первой, более ранней, части Баварского географа упоминается лишь одно собственно лужицкое племя – мильчане, Miloxi. Во второй части приводится более правильное Milzane, точно так же рядом с силезскими безунчанами и дедошанами.^[1221] Именно мильчане и главенствовали к началу IX в. среди потомков «торновцев» – что, впрочем, не обязательно имело место в VII столетии.
В Лужицах и Западной Польше «торновцы» создали собственный племенной союз. Северные «торновцы», осевшие среди стодорян на Хафеле и покорившие их, не теряли связи с велетскими сородичами. Не сразу, но они вошли непосредственно в племенной союз велетов и могли даже временами верховенствовать в нем. Племя их при этом сохраняло прежнее название – стодоряне. Германцы же называли их по реке хэфельдами.
Именно велетские войны привели к выселению части венедов под главенством и покровительством авар далеко на запад, в Мазурское Поозерье. Здесь они сохранили самосознание и не исчезнувшее к тому времени еще имя «венды».^[1222] Освобождение части вендов от власти велетов и какие-то победы над грозными завоевателями отражались в русском былинном эпосе начала XIII в. Фрагменты его сохранила норвежская «Сага о Тидреке». Здесь рассказывается о победе «русских» над «вильцинами» (велетами) после смерти грозного короля последних, покорившего все славянские страны.^[1223] Велетами, волотами еще долго называли на Русском Севере великанов – свидетельство исхода предков новгородцев из полабско-поморского ареала в VII в. О таком же происхождении говорит и внешний облик ильменцев.^[1224] Так что мы можем заключить, что предки словен ильменских, заселивших впоследствии Новгородскую землю, находились именно в этом потоке переселенцев.^[1225]
«Аваро-славянский» этап в истории мазурской культурной группы наступил в начале VII в.^[1226] В это время в западномазурский район, до этого населенный балтским племенем галиндов и управлявшийся германской (гепидско-лангобардской) знатью, вторглись новые пришельцы. Верхушку и ударную силу их составляли авары и увлеченные ими на север анты (выходцы с низовий Дуная?). Наряду с ними в Мазурах расселились и другие славяне. Позднее на востоке Европы (как и на Балканах) известны смоляне и выходцы из Силезии лупоглавы. Как будет показано ниже, присутствовали и выселенные аварами дулебы. Прежнюю германскую дружинную знать не истребили, но существенно потеснили.^[1227] В Мазурах возникло новое племенное объединение во главе с выходцами из Аварского каганата, среди которых имелись и славяне. Оплотом и перевалочным пунктом для этого вторжения, как уже говорилось, являлись Шелиги – крепость ляшских племен на балтском порубежье.
Именно то, что мазурский племенной союз превратился в северный форпост Аварского каганата, могло привести к сравнительно быстрому уходу отсюда немалой части славян. Ушли преимущественно венды, но и некоторые анты (чей путь отмечают находки пальчатых фибул). Путь дальше на северо-запад прокладывали аварские набеги, следы которых находят вплоть до литовских земель.^[1228]
Путь вендов и сопутствовавших им антов пролегал через северо-восточные земли пруссов к низовьям Немана и дальше в земли современной Латвии. Здесь они осели в Курземе, по реке Венте – которая именно тогда получила свое имя. Вторжение славян сдвинуло с насиженных мест балтские племена куршей, что отразилось в запустении местных могильников. Позднее между пришельцами и аборигенами установились на какое-то время ровные взаимоотношения. Курши переняли от пришедших в их земли славян ритуал кремации умерших. Славяне отчасти уже тогда смешивались с куршами и жившими севернее финнами ливами. Однако они сохранили самосознание и самоназвание «венды».^[1229] Погребальные памятники вендов – песчаные курганы («krievu kapi» – «русские могилы» местных преданий). Курганная обрядность сложилась в тесном общении с ливами и куршами и содержит уже отчетливые неславянские (в основном ливские) элементы.^[1230] Первоначально большая часть пришельцев хоронила умерших без инвентаря в грунтовых могильниках. Именно этот ритуал восприняли у них курши. Затем, однако, у вендов возобладал обычай сооружать курганы. Произойти в их среде он мог от дулебов, также увлеченных на далекий север аварским движением.
Появление вендов в Прибалтике вплотную приблизило границы западной ветви славян к северным сородичам – кривичам, доселе пребывавшим в полной изоляции от остального славянского мира. Большую часть VII в., однако, эта изоляция еще сохранялась. Кривичи продолжали населять территорию к югу от Чудского озера, рассеянно обитая также на большом пространстве среди сопредельных балтских и финских племен. Именно в описываемый период началось становление кривичского союза племен с центром в районе Плескова (Пскова), крупного славяно-финского поселения, как самостоятельной политической силы. Часть «чудских» общин ушла с насиженных мест, часть влилась в созданное славянами новое объединение. Их потомками являются современные сету Псковщины.
Обстоятельством, подтолкнувшим сету и кривичей к объединению под главенством последних, послужила борьба с жившими западнее предками нынешних эстонцев. «Эсты», тогда еще не носившие этого имени, являлись давними врагами сету (сисси), как явствует из эстонских преданий. Обе стороны совершали на земли друг друга частые набеги. Кривичи же столкнулись с «эстами» в своем расселении на запад. На восточных границах «эстских» земель возникла целая система крепостей, призванная сдержать славянское расселение.^[1231] С другой стороны, и кривичи строят в псковских землях грады-убежища.^[1232] Напряженность по берегам Чудского озера и реки Великой сохранялась весьма продолжительное время.
VII век отмечен бурным развитием целого ряда новых культур славянского Севера – фельдбергской, рюсенской, голанчской, торновской. Вместе с тем в регионах старых славянских культур (пражско-корчакской, суковско-дзедзицкой, длинных курганов) развитие этого века не отмечено слишком резкими скачками. Лишь на западе, где пересекалось влияние более передовых дунайской и фельдбергской культуры, пражская культура отчасти меняет свой облик. Переселения племен на землях современных Польши и Восточной Германии привели к значительному, более чем вдвое, росту числа поселений.^[1233]
Впрочем, многие черты прежнего быта ни при каких обстоятельствах не претерпевают изменений. Так, возникшее примерно в начале VII в. сельское гнездовье Дессау-Мозигкау на реке Мульда – типичный образец славянского домостроительства. Древнеславянское «село» располагалось на высокой речной террасе. Здесь обнаружено 44 полуземлянки с печами-каменками в углу. Прослеживается вход напротив печного угла. В жилище вели наклонный пандус или вырезанные в земле, иногда крытые камнем ступеньки. Один дом на поселении – столбовой, «германского» типа. И это также не новшество на славянских поселениях западных земель, след совместного проживания с германцами. Дома группируются по 6–11 зданий; всего таких малых весей в гнездовье пять. Одну из больших по размеру весей следует признать главной. Здесь в кольце из десятка жилых домов располагалась обширная незастроенная площадка. На ней, надо думать, собиралось вече, а может, и совершались религиозные обряды.^[1234] Наряду с кучной по-прежнему встречается и рядовая застройка поселений. В Лисеве (Польша) обнаружено небольшое поселение из четырех домов и трех хозяйственных построек, расположенных в два ряда.^[1235]
Наряду с полуземлянками площадью от 9 до 41 м², 40–60 см в глубину, господствующими на юге и юго-западе, строились и наземные дома. Некоторые из них, впрочем, имели подпольные углубления до 60 см. Таковы, например, жилые здания в Шелигах. Слишком больших домов здесь не отмечено. Размер всех от 5 до 16 м². Такую же картину мы видим и на других поселениях, где строили наземные дома с углублениями или без. Для строительства наземных домов в польских землях по-прежнему применяли столбовую технику.^[1236]
Не претерпели существенных изменений и основные занятия северных славян – земледелие, скотоводство, охота. Возделывали на юго-западе рожь, просо и пшеницу, на северо-востоке же ячмень и полбу. Соотношение костей домашних животных из поселения Девинске Язеро (Словакия), возникшего в VII в., напоминает и прежнее словенское, и еще больше отмеченное тогда же на далеком юге, у «попинцев». На первом месте в стаде (но меньше половины) – крупный рогатый скот. За ним следуют по убыванию свиньи, овцы, кони. Обнаружены кости кур и домашней собаки. Такое же соотношение выявляется по материалам поселений различных областей современной Польши VI–VII вв. Но в VII в., сначала в землях на запад от Вислы, начинается рост доли мелкого скота. Особенно бурно развивалось свиноводство.^[1237] «Франкская космография» называет как важный источник благополучия славян придунайские пастбища.^[1238]

Глиняное пряслице

В то же время некоторые хозяйственные изменения в VII в. отмечены по всему славянскому ареалу. Совершенствуются ремесла. Особенно бурно развивалась обработка железа. Кузнецы овладели приемами сварки железа и стали, разнообразили способы ее получения, разработали методы закалки стальных изделий. Железоплавильный горн этого времени обнаружен на корчакском поселении Рашков I. На севере происходит распространение новых земледельческих орудий, вооруженных сошником, более пригодным для обработки свежих участков при подсеке. Развитие камнерезного дела показывает распространение наряду с глиняными пряслицами новых, вырезанных из мягкого камня.^[1239]
Усиливалось расслоение в славянском обществе. Первобытные нормы общежития все более отходили в прошлое, общинный строй начинал разлагаться. На севере славянского мира этот закономерный процесс происходил ненамного медленнее, чем на юге. Один полюс общественной жизни отмечает его появлением нового термина для обозначения богатых, знатных людей – «могут», «могутич», отражающий именно их возросшую власть.^[1240] На другом полюсе появляется новое значение – «раб», «слуга» – у древнего слова *xolpъ, «холоп», обозначавшего раньше младшего члена семьи.^[1241] Это отражает появление нового, позднее известного повсеместно обычая – обращения во временное или постоянное рабство соплеменников за долги или преступление. На первых порах статус холопов существенно выше, чем у обычных рабов-пленников. Это и потребовало появления нового термина.
Распад старого жизненного уклада, ускоряемый войнами и переселениями, находил отражение и оправдание в религиозных представлениях. Если на юге развитие славянской языческой религии, за вычетом некоторых заимствований местных обычаев, застопорилось, то на севере оно продолжалось поступательно. Примером воздействия общественных новшеств на религию славян VII в. стало появление нового термина *nebogъ ‘небогатый’ и одновременно ‘лишенный бога, удачи, божественного покровительства’.^[1242] С другой стороны, древнее обращение к божеству с просьбой о помощи, удаче («дай / дажь бог!») превращается в личное имя княжеского бога-родоначальника, Солнца. Во всяком случае, это произошло у какой-то части северных славян еще до сербохорватского выселения.^[1243] Сам по себе факт показательный, подразумевающий идею особой княжеской удачи, привилегированной «доли», исходящей от божественного предка. Именно княжеский предок теперь – «бог дающий», главный источник людской удачи. Но следует также иметь в виду, что вокруг нового имени Солнца складывается определенная мифология, объясняющая возникновение княжеской власти.
Дажьбог (Дабог) воспринимается как первый государь, безраздельно правивший всем земным миром, прообраз власти всех позднейших людских вождей, – прежде всего, своих славянских потомков.^[1244] Этот миф укреплял сакральную, да и политическую власть князей. Он существенно возвышал элитарную общность воинов-кузнецов, «потомков» Дажьбога, к которой причислялись князья, – но собственно княжеские роды возвышал и над нею. Вообще, усиление опиравшихся на дружину князей постепенно сводило на нет влияние ритуальных и воинских союзов. В то же время к северу от Дуная княжеская власть оставалась в VII в., не только формально, выборной.^[1245] В каких-то племенах выбирали не князей, а временных воевод. В таких случаях сохранялись некие формы коллективного правления – например, упоминаемый в польских преданиях^[1246] совет из 12 «наиболее знаменитых и богатых людей», которые и выбирали воеводу. Но и воевода со временем мог превратиться в князя, закрепив власть за своим родом. Еще одним признаком усиления, зримого отдаления княжеской власти от племенной массы стало появление фигуры мечника – княжеского «придворного»-меченосца.^[1247] Функцией такого рода лиц в первобытном обществе являлось устрашение «подданных» и подчеркивание особого, священного статуса власти вождя.
Укрепление княжеской власти и появление первых устойчивых династий породило в славянской устной «литературе» новый жанр – родовой перечень князей. Существование таких перечней нельзя исключать и ранее. Однако самые древние из сохранившихся восходят к VII или даже – в большинстве случаев – к VIII в. Перечень начинался с предания о происхождении рода и закреплял его права на власть. На перечисление правивших родичей нанизывались при желании эпические предания о самых заметных событиях племенной истории. Такие сказания, – прозаические или песенные, – имеющие конкретную историческую основу, прослеживаются также с VII в. Они создавались подчас по образцу древнего «великанского» эпоса. Но теперь речь шла о деяниях не мифических, а реальных героев, племенных вождей и дружинников. С самого начала в этом героическом эпосе сплетались мифологическое и «реалистическое» видения мира.^[1248]
С процессом начавшегося размежевания «аристократической» и «народной» религии связано появление в пантеоне еще одного нового лица. От громовержца Перуна частично обособилась его ипостась – умирающее и воскресающее божество, связанное с буйными, не всегда благими, но животворящими силами природы. Имя нового персонажа, присутствующего в основном в чисто народных календарных празднествах, произведено от эпитета громовника – «яровитый», «ярило». Взаимосвязь поморского Яровита, русского, белорусского и сербского Ярилы, древнерусского Яруна не вполне ясна, но сродство всех этих персонажей и их функции в целом понятны. Ярилой именовалась также жертва (замещающая либо еще человеческая мужская), приносившаяся на «Ярилин день». Последний сначала приурочивался к летнему солнцестоянию. Этот праздник еще и на пороге нового времени у восточных славян носил характер буйный, «разнузданный», эротический – и включал магические обряды.^[1249]
Еще один новый персонаж, появившийся в славянской мифологии в канун выселения сербов и хорватов на юг или вскоре после этого, – Мокошь. Имя этой позднейшей верховной богини Руси Х в. известно и на западе, а также у сербов, хорватов и словенцев. Однако там это скорее дух «низшей», народной мифологии. Имя Мокоши связано с древнеславянским корнем *mok-, отражая ее связь с водной стихией.^[1250] Изначально имя это оставалось лишь эпитетом Матери Сырой Земли, старейшей верховной богини славянского пантеона. Прозвание «Мокошь» отражало ее власть над источниками земных вод и перекликалось с наименованием постоянным – «Сыра».
Достойно замечания, что в VII в. окончательно складывается облик славянского языческого капища. Оно в этот период представляло из себя округлую площадку, подчас на естественной возвышенности, окруженную рвом или ямами (иногда ямами во рву). Во рву сжигались жертвоприношения, а посреди площадки стоял деревянный идол. Таких капищ, существовавших или предположительно возникших в VII в., известно три в разных концах славянского мира. Зааринген расположен в бассейне Хафеля, Радзиково – в Польше, Хотомель – в Полесье. Самое крупное из них и дольше всего (до XIV в.) просуществовавшее капище в Радзикове имеет еще каменные и ямные жертвенники на самой площадке – там стояло несколько идолов.^[1251]
Иной тип славянского святилища встречается только в велетских землях. Здесь в VII в. построен использовавшийся и подновлявшийся до Х столетия храм в Фельдберге. Не исключено, что именно Фельдберг – Ретра, стольный град племени редариев, поклонявшихся солнечному богу Радогосту Сварожичу. Каким образом божество получило известное с VI в. «княжеское» имя – неясно. Град Ретра именовался еще Радгощем, и не исключено, что изначально Радогост – основатель града, как часто у славян, слившийся в предании с мифическим прародителем. Деревянное двухкамерное здание прямоугольной формы, площадью 50 м² (5 х 10 м) располагалось на выступающем мысу. Славянские строители по обычаю окопали непривычный храм не очень глубоким (60 см), но широким (2 м) рвом. В центре храма находился типичный для славян ямный жертвенник. Храмы, подобные фельдбергскому, со временем распространяются на северо-западе славянского мира. «Авторство» их идеи, несомненно, принадлежало велетам, воспринявшим частицы наследия кельтского друидизма.^[1252] По тогдашним славянским меркам, фельдбергское здание являлось весьма величественным и просторным. Появление подобных сооружений, как и однотипных открытых капищ на других территориях – еще один показатель продолжавшегося развития славянской языческой религии.
<<Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 15748



© 2010-2013 Древние кочевые и некочевые народы