а) Истоки, характер и ход первого этапа крестьянской войны. В.М. Тихонов, Кан Мангиль.История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г..

В.М. Тихонов, Кан Мангиль.   История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.



а) Истоки, характер и ход первого этапа крестьянской войны



загрузка...

Уже с конца XVIII в. корейское село вошло в полосу острейшего кризиса. Развитие обмена и появление — хотя бы и в зачаточных формах — коммерческого сельского хозяйства вели, в условиях быстрого роста населения, к обеднению и маргинализации значительных слоев крестьянства, терявших землю, превращавшихся в батраков, а зачастую вынужденных обращаться к нищенству, бродяжничеству и разбою. Арендаторы, по обычаю (восходящему еще ко временам Корё) отдававшие хозяину половину урожая, равно как и получавшие очень скудное вознаграждение батраки, жили на грани голода и в традиционном обществе. В условиях же последовавшего за массовым экспортом риса и бобов в Японию в 1880-е годы невиданного роста цен на все виды продовольствия и потребительских товаров эти низовые группы сельского населения были поставлены в безнадежную ситуацию. Отягчал их положение и постепенный упадок традиционных сельских ремесел, важного источника дополнительного заработка — импортные фабричные товары вытесняли примитивную по сравнению с ними традиционную продукцию. Все более ухудшалось и положение средних и относительно зажиточных слоев села — мелких сельских янбанов (потерявших возможность пойти на государственную службу и обычно совмещавших учительство в сельской школе с земледелием) и крестьян-середняков. Рост цен и инфляция — систематическое обесценивание монеты, проводившееся кланом Минов с целью «залатывания прорех» в государственной казне — лишали этот слой сбережений, делали невозможной нормальную хозяйственную жизнь. К экономическим бедам прибавлялись и социально-политические — вымогательство со стороны чиновников, собиравших «военное полотно» даже с мертвецов и грудных детей (числившихся в официальных списках трудоспособными мужчинами!), сгонявших силой крестьян на трудовые работы в свою пользу и накладывавших бесчисленные «дополнительные налоги», разоряло даже крепкие хозяйства. Богатые крестьяне и торговцы, не защищенные привилегиями янбанства, часто оказывались в еще более тяжелом положении. Многие коррумпированные местные администраторы регулярно сажали богачей в тюрьму по выдуманным обвинениям, требуя выкупы за освобождение. Нередко разбогатевшие крестьяне опасались перестраивать и расширять свои усадьбы, зная, что это может привлечь внимание чиновных вымогателей и привести семью к разорению. Иностранные путешественники 1890-х годов, называвшие корейских провинциальных чиновников «лицензированными вампирами», отражали создавшееся у масс к тому времени представление о полной гнилости традиционного административного аппарата. Отчаяние масс выливалось в бунты, ставшие к началу 1890-х годов практически ежегодными и охватывавшими значительную часть страны, а также насилие по отношению к японским торговцам. Особенно сильным было сопротивление крестьянства в сельских местностях плодородной провинции Чолла, коррупция и вымогательство в которой пользовались печальной «славой» по всей стране. К середине 1890-х годов крестьянские вожаки практически контролировали многие деревни, карая, при полной поддержке большинства жителей, вымогателей-чиновников и особенно ненавистных крестьянам местных янбанов. Как часто бывает в традиционном обществе, массовое разочарование в существующих порядках не только вели к прямому насилию против государственной администрации и местных эксплуататоров, но и находили религиозное выражение. Наиболее известным корейским аналогом простонародных протестантских сект Западной Европы XVI в. и китайских тайпинов первой половины XIX в. было учение тонхак («восточное учение»), ставшее на какой-то момент знаменем крестьянской борьбы против бюрократического произвола, сословных привилегий и иностранной экспансии.

Основатель учения, уроженец Кёнджу по имени Чхве Джеу (1824 — 1864), был выходцем из среды разорившихся сельских янбанов (чанбан) — социального слоя, на себе ощущавшего всю тяжесть обрушившегося на страну кризиса, и в то же время достаточно образованного для того, чтобы попытаться отыскать базовое решение стоявших перед обществом проблем. За свою относительно недолгую жизнь Чхве Джеу изъездил всю страну, пытаясь — в итоге неудачно — вернуть своей семье благосостояние через занятие торговлей. Скитания по самым отдаленным уголкам Кореи дали молодому янбану живое представление о том, как далеко зашел распад чосонского общества, сколь тяжела жизнь обездоленных. Отличаясь восприимчивым характером и рано прорезавшимися духовными интересами, Чхве Джеу попытался найти приемлемый для всех выход из бездны отчаяния в религии. Объектом его интереса стали традиционно игнорировавшиеся конфуцианцами буддизм и даосизм, и даже строго запрещенный католицизм. Последний, впрочем, Чхве осознавал, скорее, как угрозу традиционному дальневосточному обществу — вести об «опиумных войнах» и произволе европейцев в Китае навели его на мысль о том, что проникновению европейской идеологии в Корею нужно поставить заслон. Однако официальное неоконфуцианство, скомпрометированное в народных глазах как идеология коррумпированной янбанской верхушки, такой роли явно выполнить не могло, а буддизм и даосизм казались слишком абстрактными для решения наболевших корейских проблем. Все это привело Чхве к идее создания новой религии, способной спасти страну и мир от зол — коррупции, административного хаоса, безжалостной эксплуатации, жесткого неравенства и «нашествия западных варваров». В соответствии с канонами корейской религиозной жизни, тексты тонхак описывают основание нового вероучения как «откровение свыше», пришедшее к Чхве после долгих, томительных постов и молитв. Главным в якобы полученном Чхве от верховного небесного божества Хануллим «откровении» был тезис о природном равенстве всех людей, каждый из которых метафизически «тождественен Небу» (иннэчхон). Идея о природе (сон) человека как тождественной метафизическому Небесному принципу (ли) уже существовала в неоконфуцианской догматике, но Чхве наделил ее новым смыслом, подчеркивая, что новое вероучение упраздняет в религиозном смысле, в том числе, сословные различия между людьми. Неоконфуцианские догмы, признавая универсальное равенство человеческой природы, идеологически освящали в то же время сословные различия через доктрину о «изначальном неравенстве человеческих способностей». Против этого тезиса и было направлено новое учение. Хорошо известен в традиции тонхак эпизод с освобождением Чхве его двух домашних рабынь после получения им «откровения» — рабство признавалось несоответствующим «небесному достоинству» человека. Впрочем, от других янбанов Чхве подобного милосердия не требовал и за немедленное упразднение сословных различий не выступал, довольствуясь установлением в той или иной степени эгалитарных порядков лишь в рамках общин своих последователей. Учениками Чхве становились как разорившиеся сельские янбаны, так и простолюдины, и даже рабы — картина, для неоконфуцианской традиции немыслимая. Надсословный характер и явные эгалитаристские тенденции в учении Чхве отражали чаяния сельского простонародья, видевшего в янбанских привилегиях основу для чиновного произвола и вымогательства. Из популярного даосизма Чхве заимствовал — и развил — идею о циклическом характере периодов расцвета и упадка в обществе, объявив, что «мир зла» идет к закономерному концу и вскоре сменится «раем на земле». Чтобы подготовиться к грядущим космическим и социальным переменам, люди должны были, по мысли Чхве, практиковать традиционные конфуцианские добродетели (уважение к старшим, преданность друзьям, и т. д. — в этой области Чхве остался консерватором), а также повторять магические формулы, способные обезопасить их от бушующего вокруг зла и насилия. Такое необычное сочетание конфуцианского морализма с элементами даосско-шаманской магии отражало пестрый социальный состав последователей нового «пророка». Мистик по натуре, Чхве не был революционером и не выдвигал конкретных социально-политических требований — «рай на земле», по его мысли, должен был наступить независимо от действий людей, которым предписывалось, прежде всего, неустанное моральное самосовершенствование. Однако распространение во всех слоях общества южных провинций Кореи ячеек последователей Чхве (чопсо), с их проповедью надсословного сплочения и взаимопомощи вызвало понятную тревогу у властей. Чхве несколько раз арестовывали, и в 1864 г. он был по приказу двора публично казнен в городе Тэгу как «еретик и смутьян». Казнь, в которой последователи Чхве видели мученичество за веру, лишь увеличила популярность нового учения. Ячейки тонхак, отличавшиеся дисциплиной и взаимовыручкой, стали к началу 1890-х годов важнейшей формой самоорганизации сельского общества южной части Кореи, организуя отпор коррумпированным чиновникам, помогая голодающим и больным, и т. д. До середины 1890-х годов деятельность этих ячеек в целом носила мирный характер, но к 1894 г. ухудшение экономической ситуации и новые витки чиновного произвола, переполнившие чашу терпения крестьянства, превратили «альтернативную религию» простонародья в идеологическое знамя крестьянской войны.

В хаотической обстановке начала 1890-х годов у местной администрации начало формироваться впечатление, что именно тонхак стоит за непрекращающейся серией волнений, мятежей и бунтов. Преследования сторонников запрещенной религии приобрели крайне ожесточенный характер; во многих случаях коррумпированные администраторы специально обвиняли местных богачей в «сочувствии еретикам», чтобы принудить их вносить крупные суммы в качестве отступного. В сложившейся обстановке сход лидеров ячеек, собравшийся в начале 1893 г. в уезде Самне (провинция Северная Чолла), потребовал от правительства легализации учения и официальной реабилитации Чхве Джеу, видя в этом единственный способ прекратить гонения. Те же требования выдвинул и второй сход весной 1893 г., но оба раза безо всякого положительного отклика со стороны властей. К середине 1893 г. лидеры ячеек разделились на две группы — высшее руководство (в том числе духовный наследник основателя учения, верховный лидер тонхак Чхве Сихён) предлагало продолжать петиционную кампанию и делать упор на мирную проповедь учения, в то время как ряд местных лидеров из уездов, особенно страдавших от коррупции и произвола, желал начать вооруженную борьбу с чиновными насильниками, а также изгнать из страны «японских и западных варваров». В какой-то мере можно сказать, что последняя группа стояла в безвыходной ситуации. Рядовые члены секты — разоряемые властью крестьяне — требовали от местного руководства секты решительных действий, и лидерам ячеек (зачастую выходцам из пришедших в упадок янбанских семей) приходилось волей-неволей бросать ненавистным народу администраторам открытый вызов.

Непосредственной причиной для массового выступления тонхаков послужили действия начальника уезда Кобу (провинция Северная Чолла) Чо Бёнгапа, «прославившегося» взиманием с крестьян грабительских «дополнительных налогов» за использование дамбы и водохранилища, построенных крестьянским же трудом, а также арестами и пытками деревенских богачей с целью выколачивания выкупа. Отчаявшиеся в возможности избавиться от чиновного грабителя законным путем, местные тонхаки, во главе с лидером ячейки, сельским учителем из разорившихся янбанов и талантливым поэтом Чон Бонджуном (1854-1895), напали на уездную управу, расправились с самыми ненавистными приспешниками вымогателя, освободили из тюрьмы его жертв, а также раздали награбленное правителем уезда зерно голодающим беднякам (15-20 февраля 1894 г.). После этого вооруженный отряд тонхаков ушел в горы, встав, таким образом, на путь открытого противостояния с властями. Поняв, что крестьян довела до бунта коррупция, правительство отстранило Чо Бёнгапа от должности, тем самым выполнив основное требование восставших. Однако присланный в качестве «следователя по факту возмущения» (анхэкса) крупный сановник Ли Ёнтхэ (1854-?) увидел в тонхаках «банду бунтовщиков» и применил к населению Кобу жесткие репрессии, казни без суда семьи ушедших с Чон Бонджуном в горы участников бунта, а заодно обогащаясь на имуществе казненных. Бессмысленная жестокость была последней каплей, переполнившей чашу терпения крестьян провинции Северная Чолла. Призвав всех лидеров ячеек тонхак в окрестных уездах к оружию, Чон Бонджун вновь занял со своим отрядом Кобу и изгнал оттуда правительственную администрацию. Его примеру последовали ячейки тонхак уездов Тхэин, Муджан, Чонып, Пуан и ряда других. Под контролем восставших оказалась значительная часть провинции Северная Чолла. Выбрав Чон Бонджуна верховным командующим и двух других популярных вожаков, Сон Хваджуна и Ким Гэнама, его помощниками, повстанческая армия провозгласила своей целью «истребление коррупционеров, изгнание варваров, умиротворение народа и помощь государству» и начала расширять сферу своего контроля. Конечной целью повстанцев был поход на столицу. Как считают некоторые историки, часть руководителей восставших первоначально думала вернуть к власти Тэвонгуна, считавшегося «истинно кофуцианским» правителем и уважаемого за попытки борьбы с коррупцией.

Перед лицом относительно организованной, дисциплинированной, и поддерживаемой большей частью населения армии восставших (около 10 тыс. человек) правительственные войска проявляли полную беспомощность, терпя одно поражение за другим. Из отборных столичных частей, посланных на подавление мятежников, еще до начала решающих схваток бежало более половины солдат, не желавших рисковать жизнью ради вымогателей и коррупционеров. После того, как повстанцы в конце мая 1894 г. заняли центр провинции Чолла, город Чонджу, ряд представителей клана Минов (прежде всего известный тесными связями с Юань Шикаем сановник Мин Ёнджун), опасавшихся того, что на них будет возложена ответственность за хаос и коррупцию, которые довели массы до восстания, высказался за обращение к помощи китайских войск. Несмотря на возражения более дальновидных сановников, предвидевших, что вооруженное вмешательство Китая может привести к интервенции других держав и новой вспышке борьбы за гегемонию на Корейском полуострове, правительство Коджона, верное средневековым представлениям об «опоре на старшее государство», послало цинским властям официальную просьбу о присылке воинского контингента. Ли Хунчжан, недальновидно считавший Японию слабым государством, неспособным всерьез покуситься на Корею, счел ситуацию хорошим предлогом для укрепления китайского влияния в Корее и, не ожидая никаких последствий, санкционировал посылку войск. 9-12 июня 1894 г. более 2 тыс. китайских солдат высадились на берег Асанского залива на западном побережье Кореи. Тем самым, само того не ведая, цинское правительство совершило роковой шаг, ставший в итоге предлогом для вооруженного вмешательства Японии в корейские дела и, в конце концов, японо-китайской войны 1894-1895 гг.

Вести о прибытии китайских солдат застали повстанцев врасплох, внеся в их ряды смятение. Хотя восстание уже распространилось и на соседние провинции Кёнсан и Чхунчхон, было ясно, что с вооруженной современным оружием китайской армией корейские крестьяне — имевшие в своем распоряжении в основном мечи, пики, луки со стрелами и устаревшие ружья — не справятся. Осознавая серьезность положения, руководство восставших сразу же вступило в переговоры с осадившими Чонджу правительственными войсками и заявило о готовности сложить оружие на определенных условиях. Условия эти можно разделить в целом на две группы. Во-первых, требуя запрета на вымогательство, искоренения коррупции, снижения официальных налоговых норм и т. д., крестьяне стремились, по сути, восстановить традиционные порядки в несколько более приемлемой для них форме. Во-вторых, требуя запрета на вывоз зерна из страны и проникновение японских торговцев во внутренние районы, крестьяне желали оградить традиционное полунатуральное хозяйство от разрушающего воздействия мирового рынка. Ряд второстепенных требований имел характер своеобразной «реакционной крестьянской утопии» — так, восставшие желали демонтировать телеграфные линии. Командир правительственных войск Хон Гехун (?-1895) принял все требования, после чего между ним и повстанцами 11 июня 1894 г. было заключено так называемое Чонджуское соглашение, предусматривавшее, что те преобразования, которые требовали восставшие крестьяне, будут осуществляться совместно правительственными чиновниками и лидерами тонхак. После этого отряды тонхаков разошлись по родным уездам, располагая теперь преобладающим влиянием в общественно-политической жизни на местном уровне и возможностью осуществить на практике свои требования. Государственная администрация на местах, полностью парализованная восстанием, в основном соглашалась на сотрудничество с руководством тонхак, всеми силами стараясь сохранить хотя бы остатки своего влияния.

После заключения соглашения все 53 уезда провинции Чолла оказались под контролем чипкансо («управлений по поддержанию порядка») — органов самоуправления тонхаков, с которыми сотрудничали представители государственной власти. На уровне провинции администрацию тонхак представляло тэдосо — центральный орган повстанческой администрации. Не имея квалифицированных кадров для управления, чипкансо, как правило, привлекали к работе низших местных чиновников (сори) и янбанов, не запятнавших себя коррупцией и насилиями в особенно крупных масштабах, при условии принятия ими религии тонхак. Деятельность чипкансо носила компромиссный характер. С одной стороны, лидеры тонхак строго следили за справедливым расчетом налогов, делали все для предотвращения коррупции, конфисковали имущество наиболее ненавистных народу насильников. Запрещена была на территории провинции и торговая деятельность монополистов-побусанов, разорявшая деревенских торговцев. С другой стороны, лидеры чипкансо — многие из них были выходцами из сельских янбанских семей — строго следили за соблюдением порядка, препятствовали самосудам и грабежу имущества богачей деклассированными элементами деревни. Как сам Чон Бонджун, так и большинство его соратников считали себя верными подданными Коджона, выполнившими долг истинного конфуцианца — очистку местной администрации от «мелких людишек» (коррумпированных элементов). Лишь очень немногие из лидеров тонхакских отрядов — в основном за пределами провинции Чолла — видели свой идеал в низвержении чосонской династии и установления власти нового, тонхакского правителя. В основном тем конкретным идеалом, который чипкансо пытались осуществить на практике летом 1894 г., была реформа местного управления и введение традиционной налоговой эксплуатации крестьянства в более-менее допустимые для самих крестьян рамки. Став «властью», тонхакские лидеры в основном пытались вести себя как «образцовые», в конфуцианском смысле этого слова, чиновники — заботливые в отношении народа, преданные правителю и династии. Тот факт, что часть из них была выходцами из крестьян, а сами тонхакские общины включали членов всех сословий, способствовал некоторому размыванию сословных различий. Однако бытующее в корейской левонационалистической историографии со времен колониального периода мнение о том, что тонхаки якобы требовали — и проводили в жизнь — полную отмену сословных различий, противоречит известным историкам фактам. Религиозное равенство между верующими различного сословного происхождения не переходило в контролируемых тонхаками районах в полную отмену сословных норм в светской жизни: те из янбанов, кто не был обвинен в коррупции, сохраняли свое привилегированное положение и землю. Наступление сословного равенства виделось многим тонхакам делом будущих времен, когда наступит «рай на земле», а не целью социально-политических преобразований.

Деятельность тонхаков по реформе местной власти имела, в определенной мере, прогрессивное значение. Останься провинция Чолла под контролем чипкансо на более продолжительное время, положительный эффект от ликвидации коррупции, вымогательства и гильдейских торговых монополий мог бы сказаться на укреплении крестьянского хозяйства, помочь росту местной торговли и предпринимательства. Реально от реформ чипкансо больше всех выиграли богатые крестьяне, чьему имуществу более не угрожала коррумпированная власть. Однако желание тонхаков защитить местный рынок от японских торговцев было явно неосуществимо — Корея уже была опутана сетью неравноправных договоров, разорвать которую могла лишь современная военная сила, которой не было ни у повстанцев, ни у режима Коджона. Кроме того, идеология тонхак, при всех свойственных ей религиозно-эгалитаристских устремлениях, не выходила за рамки конфуцианского мировоззрения в широком смысле слова, представляя собой своеобразный религиозный вариант конфуцианства, популяризированный через синтез с даосской и шаманской магией. Равными тонхаки были лишь внутри религиозной общины, как почитатели верховного небесного божества и провозвестники грядущего «рая на земле»: вне общины от них требовалось неукоснительно проявлять уважение к старшим, быть преданными государю, бороться с «западными ересями» (католичеством и протестантизмом). Последние обвинялись тонхаками, в частности, в «аморальном упразднении жертвоприношений предкам», в результате чего якобы «души предков становятся одинокими и голодными». Одним словом, называть конфуцианский лозунг Чон Бонджуна «Защитим нашего государя, изгоним варваров» символом «раннего популярного национализма», как это делает левая националистическая историография в Южной Корее в наши дни, означает принимать желаемое за действительное, подстраивая реалии корейской истории под заранее заданные схемы. Тонхаки — отказывавшиеся воевать с армией Китая, «старшего государства», а затем и помогавшие ей в ходе китайско-японской войны (см. ниже), — оставались на конфуцианских позициях и видели Корею частью дальневосточного «цивилизованного мира», а вовсе не «нацией» в современном смысле этого слова. Консерватизм тонхаков и явно утопические элементы в их мировоззрении сыграли свою роль в изоляции восставших от умеренных реформаторов в среде столичной бюрократии, выступивших в конце концов союзниками японских интервентов в подавлении восстания.
<<Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 6035


© 2010-2013 Древние кочевые и некочевые народы