а) Курс Коджона — дипломатические маневры и укрепление абсолютной монархии
загрузка...
|
Пришедшая к власти после подавления реформаторского движения группировка, состоявшая преимущественно из пророссийских (Чо Бёнсик, Ли Ёнъик) и прояпонских (Пак Чесун, Ли Хаён, Ким Ёнджун и др.) деятелей консервативной ориентации, с самого начала столкнулась с немалыми проблемами как внешнеполитического, так и внутреннего характера. В области внешней политики соперничество России и Японии отнюдь не прекратилось с подписанием «Соглашения Розена-Ниси», перейдя в 1899-1901 гг. в форму закулисных маневров. Так, с «открытием» в 1899 г. порта Масан (недалеко от Пусана) для иностранцев и Россия, и Япония начали там скупку земель с намерением в дальнейшем использовать их и как военно-морские угольные склады. Слухи об успехах России в получении права на аренду ряда земельных участков подвигли Японию к тому, чтобы потребовать от режима Коджона арендных прав на стратегически важный остров Коджедо недалеко от Масанской бухты. Лишь нажим главного союзника Японии, Великобритании, не желавшей обострять отношений с Россией, избавил правительство Коджона от японского давления в вопросе о Коджедо.
Однако после того, как оккупация Маньчжурии российскими войсками, участвовавшими в подавлении антизападного восстания ихэтуаней в Китае в 1900 г., ужесточила позицию Великобритании и США в отношении российской экспансии в дальневосточном регионе, стала жестче и позиция Японии по вопросу о российском влиянии в Корее. Россия, осознавая свою неготовность к войне, шла на значительные уступки, в частности, предложив в 1901 г. признать преобладающие позиции японцев в Корее на условиях признания Японией российских интересов в Маньчжурии и нейтрализации приграничной зоны в северной части полуострова. Однако пришедший к власти в 1901 г. кабинет экспансиониста Кацура Таро (1847-1913), заключивший в 1902 г. официальный военный союз с Великобританией, форсировал подготовку к войне против России и готов был согласиться на мирное урегулирование японо-российских противоречий лишь на условии полного отказа России от всех интересов в Корее и предоставлении Японии возможностей для закрепления в Маньчжурии. Великобритания, финансировавшая подготовку Японии к войне, соглашалась, в свою очередь, смириться с российским преобладанием в Маньчжурии — но не в Корее! — лишь в случае отказа России от противостояния английскому влиянию в Афганистане и Тибете, на что Россия также пойти не могла. Ситуацию осложнял разнобой в российской дальневосточной политике, где сталкивалась умеренная линия министра финансов С. Ю. Витте (1849-1915), стремившегося разграничить сферы влияния России и Японии мирным путем или хотя бы оттянуть войну, и жесткая линия лично близкого царю Николаю II дельца A.M. Безобразова (1855-1931), призывавшего не уклоняться от вооруженного столкновения с японцами и не уступать Японии российские интересы в Корее. Интересы самого A.M. Безобразова — лесорубная концессия на китайско-корейской границе, охранявшаяся российскими частями — представляли для японцев прекрасное доказательство «агрессивных намерений России» и служили оправданием для подготовки к военной оккупации Корейского полуострова. К 1903 г. противоречия между сторонами достигли такого накала, что стало ясно — не пойди Россия на радикальные уступки японской экспансии (согласие на использование всей территории Кореи японцами в стратегических целях и т. д.), и война неизбежна. Что же делал режим Коджона для того, чтобы предотвратить планируемую Японией военную оккупацию территории Корейского полуострова?
Рис. 23. Иностранные дипломаты в Сеуле, 1903 г. На снимке присутствуют дипломаты Германии, Франции, Китая, США, Англии, Бельгии и России. Крайний слева Вильям Сэндз, американский советник корейского двора в 1899 - 1903 гг. Второй слева русский военный агент в Корее подполковник фон Раабен.
В ситуации, когда с каждым днем угроза независимости страны становилась все более весомой и ощутимой, правительство Коджона продолжало политику лавирования между «великими державами», наивно надеясь, что их поддержка сможет защитить корейский суверенитет. Самой «благорасположенной» по отношению к Корее державой Коджон по-прежнему считал США. В его окружении сохраняли свое влияние проамерикански настроенные придворные — новая супруга Коджона из клана Ом, ряд членов клана Мин (в том числе ранее склонявшийся в сторону России дипломат Мин Ёнхван) и некоторые другие. Заинтересованность в сотрудничестве с США проявлял и пророссийски настроенный министр финансов Ли Ёнъик, пользовавшийся почти абсолютным доверием Коджона. Все они надеялись, что американская торгово-промышленная экспансия обезопасит Корею от посягательств соседей, и прежде всего Японии: на государство, в которое вложены значительные американские инвестиции, считали Коджон и ряд его приближенных, Японии будет нелегко покусится без оглядки на американское и европейские правительства. Однако в реальности большая часть американских концессионных проектов в Корее — за исключением высокоприбыльных Унсанских рудников — ожидаемых барышей не приносила, в связи с чем и интерес к Корее в американских деловых кругах был несравненно ниже, чем к Китаю или Японии. С 1897 г. официальным курсом американской дипломатии в отношении Кореи была «политика нейтралитета», в связи с чем, в частности, американским миссионерам было в жесткой форме «рекомендовано» не поощрять свою паству к любым формам антияпонского сопротивления. К 1903-1904 гг. администрация президента Т. Рузвельта перешла к открыто прояпонской политике, основанной на опасениях, что преобладание России в Маньчжурии негативно скажется на американском предпринимательстве в этом регионе.
Игравшие при дворе Коджона важную роль американские советники — скажем, американский дипломатический советник Вильям Сэндз, служивший в Корее в 1899-1903 гг., — считали, что корейская бюрократия была слишком коррумпирована для того, чтобы всерьез реформировать страну. Видя, в принципе, в нейтрализации Кореи по бельгийской модели (т. е. придании стране статуса нейтральной под гарантии ее территориальной неприкосновенности со стороны великих держав) идеальный вариант решения «корейского вопроса», они в то же время рассматривали японское господство как приемлемый, если не самый реалистичный, способ «цивилизования» Кореи.
Россия в 1899-1904 гг. продолжала играть роль основного противовеса японским амбициям на Корейском полуострове. Деятели пророссийской группировки — Чо Бёнсик, Ли Ёнъик и другие — оставались на ключевых постах в кабинетах этого периода, хотя их позиции подвергались все более ожесточенным атакам со стороны других придворных клик, особенно прояпонской. Так, главным соперником Ли Ёнъика при дворе был министр юстиции Ли Гынтхэк (1865-1919), первоначально близкий к российской миссии, но с конца 1903 г. переориентировавшийся в сторону Японии и позже активно способствовавший японской колонизации страны. Влияние российской дипломатии при дворе Коджона оставалось достаточно сильным для того, чтобы расстроить, например, планы Сэндза и Мак Леви Брауна по единовременному заимствованию корейской казной больших сумм из банков соответственно США и Японии — планы, которые поставили бы Корею в полную финансовую зависимость от этих держав. В то же время отсутствие у правительства Николая II четкой, проработанной программы действий в Корее и преобладающее влияние с 1902-1903 гг. группировки Безобразова, действия которой в северных районах Кореи вызывали противодействие даже со стороны пророссийски настроенных придворных (требование в июле 1903 г. передать под российскую аренду местность Ённампхо на границе с Маньчжурией, расцененное как покушение на территориальную целостность Кореи, и т. д.), постепенно ослабляли возможности российской дипломатии в Сеуле. К лету 1903 г. Коджон и его окружение отчетливо скорректировали свой курс в сторону «нейтральной линии», стараясь по возможности противостоять экспансии Японии, но и не сближаться чрезмерно с Россией. В то же время позиции прояпонской группировки продолжали укрепляться. В августе 1903 г. она добилась, в частности, передачи Японии права на строительство стратегически важной железной дороги Сеул — Пхеньян — Ыйджонбу, нанеся существенный удар боровшейся за эту концессию российской дипломатии. Достроенная в годы русско-японской войны, эта линия, связывавшая Сеул с северной границей страны, активно использовалась японцами для перевозки войск и военных материалов.
В то время как дипломатическая и военная экспансия Японии сдерживались в известной мере российским влиянием, экономическая и финансовая зависимость Кореи от бурно развивавшегося восточного соседа продолжала углубляться. Япония оставалась в 1899-1904 гг. главным торговым партнером Кореи, по-прежнему используя корейские рис и бобы для снабжения разраставшегося городского населения и корейский рынок — для сбыта японского текстиля. С переходом Японии в 1898 г. на золотой стандарт важное значение приобрел и импорт золота из Кореи. В дополнение к японским серебряным йенам выпуска начала 1890-х годов и казначейским билетам, полулегально обращавшимся на корейском рынке, японский «Дайити Гинко» (Первый Банк Японии, через корейские филиалы которого шли доходы от корейской морской таможни) начал с мая 1902 г. выпускать особые банковские облигации для Кореи, имевшие статус «японской валюты для корейского рынка». Их можно было в любой момент обменять на японские иены по более выгодному курсу, чем постоянно падавшую в цене корейскую валюту. Несмотря на все протесты корейского правительства против фактического присвоения частным японским банком функций государственного банка Кореи, и спорадические бойкоты со стороны части корейского купечества, эти облигации оставались в широком обращении вплоть до 1905 г., когда Корея стала японским протекторатом и облигации «Дайити Гинко» обрели статус основного платежного средства.
«Дайити Гинко», на счетах корейских филиалов которого 60% средств приходилось на корейские правительственные учреждения, был основным кредитором корейского правительства в 1899-1904 гг., предоставив ему займов примерно на 1 млн. 800 тыс. иен. Постепенное подчинение финансовой системы страны японскому капиталу делало практически невозможным развитие самостоятельного индустриального капитализма в стране. Японские банки не имели ни малейшего желания предоставлять будущим корейским капиталистам льготные кредиты, без которых трудно представить себе становление крупного производства. Японский контроль распространялся и на ключевые области инфраструктуры. Так, японский синдикат построил в 1901-1905 гг. железную дорогу Сеул-Пусан, значительно облегчившую японской торговле проникновение во внутренние районы страны. В ходе русско-японской войны 1904-5 гг. эта дорога также активно использовалась для перевозки войск и военных материалов. Земельные участки в полосе отчуждения дороги выкупало, согласно подписанному с японским синдикатом неравноправному соглашению, корейское правительство, вынужденное, за недостатком средств, занимать для этих целей деньги у японских же банков!
Контроль японского капитала над страной укреплялся. К началу русско-японской войны Корея уже была, в экономическом и финансовом смысле, фактически японской полуколонией, и ее превращение в протекторат Японии в 1905 г. лишь закрепило юридически этот факт. В то же время значительная часть политической элиты страны — Коджон и пророссийская, а также проамериканская группировки при дворе, — не имея возможности остановить экономическое закабаление страны, пыталась тем не менее остановить политическую экспансию Японии путем дипломатических маневров. Постольку, поскольку вплоть до начала русско-японской войны Россия обладала влиянием на полуострове, эта политика позволяла, по крайней мере, сохранять статус кво. Однако с началом войны и оккупацией страны японскими войсками правительство оказалось бессильным перед требованиями японской стороны, что и низвело Корею, в конце концов, в положение протектората Японии. Почему же режим Коджона не сумел в 1899-1904 гг. — за те пять лет, пока суверенитет страны поддерживался балансом российского и японского влияния, — хоть как-то подготовить государственный аппарат и армию к защите независимости Кореи? Почему он даже не попытался мобилизовать силы народного сопротивления захватчикам? Для ответа на эти вопросы необходимо кратко рассмотреть внутреннюю политику корейской монархии в 1899-1904 гг.
После разгрома в конце 1898 г. радикального модернизаторского движения, для Коджона и всех основных придворных группировок (в том числе и умеренной проамериканской) основной задачей стало укрепление абсолютной власти монарха. Понимая, что корейская монархия сможет выжить в изменившихся международных условиях лишь при условии адаптации к западным формам, Коджон и его окружение продолжали перестраивать аппарат власти — в основном по японской модели. При этом, однако, отвергались даже символические шаги в сторону конституционного правления или местного самоуправления. Современное государство понималось теперь Коджоном и близкими ему придворными прежде всего как полностью подчиненная монарху машина подавления любой попытки возмущения или протеста. Торжественно провозглашенный 17 августа 1899 г. «Основной Закон Корейской Империи» (Тэхангук Кукчё) объявлял, вслед за японской конституцией 1899 г., «абсолютную власть» корейского государя «вечной и неизменной формой правления» и давал ему «священные и неограниченные полномочия» в вопросах командования вооруженными силами, заключения договоров, и т. д. При этом, однако, в отличие от японской конституции, корейский «Основной Закон» не содержал даже упоминаний о правах подданных, парламентских выборах или независимой судебной власти. В этом смысле, идеалом современной государственности для Коджона в 1899-1904 гг., была, скорее всего, не конституционная монархия японского образца, в которой реальная власть принадлежала олигархическим группировкам в правительстве и подчиненной им бюрократии, а абсолютизм Николая II — режим, на тот момент не предусматривавший ни политических партий, ни парламента, ни элементарных гражданских свобод.
Рис. 24. Солдаты старой корейской армии на учениях. С 20 октября 1896 г. до марта 1898 г. ее подготовка находилась в руках российских военных инструкторов, использовавших переведенные на корейский язык российские воинские уставы.
В «абсолютной власти» Коджон видел возможность безбоязненно устранять все кажущиеся «угрозы» для своего режима. Так, согласно внесенному 29 сентября 1900 г. в уголовные законы страны дополнению, любые «преступления против императорского дома и государства» в обязательном порядке карались смертной казнью с конфискацией имущества. Законы этого типа отнюдь не были мертвой буквой — смертной казнью в 1900 г. был наказан, скажем, видный деятель «реформ года Кабо» и бывший активист «Общества Независимости» Ан Гёнсу, подозревавшийся в участии в заговоре с целью добиться отречения Коджона от престола в 1898 г. Ряд бывших активистов «Общества Независимости» (в частности, будущий первый президент Южной Кореи Ли Сынман) и вернувшихся из Японии корейских студентов, также обвинявшихся в заговоре с целью свержения Коджона, оказались в тюрьме. С 22 июня 1901 г. указ Полицейского Управления запретил любые «сборища для праздной болтовни» — даже человека, собравшиеся вместе для обсуждения политических или общественных тем, могли быть арестованы и наказаны. Арест и наказание «смутьянов» не представляли для режима Коджона каких-либо технических проблем — в столице суд производился чиновниками Министерства Юстиции, а в провинции — по-прежнему местными администраторами. Административная власть совмещала функции судебной. Главной опорой монархии была армия, столичные части которой (дворцовая охрана — сивидэ, и гвардия — чхинвидэ) насчитывали до 4 тыс. солдат и офицеров. Всего в штаты корейской армии входили 691 офицера и 24704 солдата, однако реальная численность военных на действительной службе не превышала 16 тыс. человек. Сформированная по японским, французским и российским образцам, вооруженная немецким, японским, французским и американским оружием (на 1901 г. — около 60 тыс. ружей и 61 орудие) и включавшая артиллерийские и инженерные части, новая армия Коджона была способна эффективно подавлять крестьянские протесты на местах. Для войны с Японией, однако, эта армия была слишком невелика и плохо подготовлена. В 1903 г., чувствуя приближение русско-японского конфликта, Коджон издал указ о переходе на призывную систему комплектования вооруженных сил, но реформа эта так и не была воплощена в жизнь.
Рис. 25. Корейские солдаты с русским инструктором, 1897 г. Фото из журнала «Вестник иностранной литературы». СПб., 1904.
Создание армии и полиции западного типа, закупки современного вооружения, отправка дипломатических миссий в европейские страны, США и Японию, наем иностранных советников и специалистов и т. д. требовали больших расходов. Только затраты на содержание двора и армии поглощали к 1904 г. до половины всех государственных средств, причем с 1899 г. по 1903 г. военный и дворцовый бюджет вырос примерно в три раза. Трудности казны усугублялись концентрацией наиболее перспективных источников налоговых поступлений в ведении Ведомства Двора — т. е., практически под контролем Коджона и его доверенных лиц. Отменив положения «реформ года Кабо» о переводе системы налогообложения под полный контроль Министерства Финансов, Коджон передал Ведомству Двора доходы от монополии на продажу женьшеня, налоговые поступления от рудников и аренды государственных земель, и т. д. В итоге к 1904 г. под контролем Ведомства Двора оказалось примерно 44% всех государственных доходов. Громадные по корейским масштабам недокументированные суммы, полученные в основном в качестве взяток от желающих получить должность в государственном аппарате (взятки за трудоустройство платили даже рядовые полицейские!), находились в личном распоряжении Коджона и его семьи. Казна, доходы которой значительно уменьшали также постоянные хищения налоговых сумм местным чиновничеством, часто не имела средств даже на жалованье мелким столичным служащим и принуждена была делать официальные заимствования у Ведомства Двора. Желание упорядочить взимание поземельного налога заставило правительство приступить с 1898 г. к составлению нового общегосударственного земельного кадастра — до русско-японской войны до двух третей всех земельных владений было описано, а их хозяевам выданы новые владельческие грамоты (чонтхо мунквон). Однако, поскольку и эта мера не спасла правительство от финансового кризиса, Коджон прибег к инфляционной «накачке» экономики никелевой монетой, чеканка которой обходилась дешевле всего. В итоге за 1894-1904 гг. цены на основные продовольственные товары выросли в пять раз, а налоговые ставки — в три раза. Инфляция подрывала экономические возможности мелких и средних хозяйств, тем самым затрудняя развитие капитализма «снизу». Лишь крупные землевладельцы и чиновники, зарабатывавшие японскую валюту на продаже риса, бобов и других сельхозпродуктов и имевшие доступ к счетам в японских банках, могли накапливать первоначальный капитал.
Рис. 26. Император Коджон, начало ХХ в.
Официальным оправданием политики перевода финансовых ресурсов под непосредственный контроль Коджона и его окружения была необходимость финансировать модернизацию страны и первые шаги по созданию корейской индустрии и финансовых институтов. Нельзя отрицать, что определенные шаги в этом направлении были сделаны — в 1898 г. была расширена и реформирована военная школа нового типа, в1899 г. — открыты столичное медицинское училище и коммерческая школа, в 1900 г. — горная школа, в 1902 г. — центр обучения шелководству. Ежегодно за государственный и частный счет десятки студентов отправлялись на обучение в Японию. Фактически в Корее в результате развития современных образовательных институтов зарождалась новая интеллигенция, приверженная идеалам модернизации и национальной государственности западного образца. Печатавшиеся Министерством Образования учебники естествознания, всемирной истории, корейской истории и географии формировали у учащейся молодежи новую модель мира, в центре которой находилась нация, а не конфуцианские этические догмы.
Начали появляться — или при прямом участии Коджона и его приближенных, или под их покровительством, — и первые промышленные предприятия. Так, доверенное лицо Коджона и один из распорядителей его личных средств Ли Ёнъик открыл предприятие по производству фарфора. Правительственный Монетный Двор производил бумагу западного типа. Близкий Коджону чиновник Ким Джонхан (1844-1932) из Ведомства Двора основал компанию по железнодорожному строительству. Покровительствовал двор также Корейскому Пароходному Товариществу (Тэхан Хёптон Кисон Хвеса) и нескольким текстильным фабрикам в окрестностях столицы. Средства Ведомства Двора использовались на строительство мощеных дорог и мостов современного типа, облегчавших внутреннюю торговлю. Однако инфляция и связанное с ней удорожание иностранной техники и материалов, а также конкуренция со стороны японских товаров и невозможность (из-за системы неравноправных договоров) защитить корейского производителя высокой пошлиной на импорт делали инвестиции в производство менее выгодными, чем в экспорт риса и бобов, цены на которые на японском рынке постоянно росли. Кроме того, вложения в индустриализацию и развитие инфраструктуры составляли лишь относительно небольшую часть расходов Ведомства Двора — на закупку оружия для дворцовой охраны и предметов роскоши для двора, приемы и развлечения, перестройку дворцов в Сеуле и т. д. уходило больше. В итоге к 1904 г. в Корее было лишь 222 официально зарегистрированных промышленных и торговых фирм, большую часть из которых составляли мелкие торговые предприятия. Абсолютная монархия так и не смогла создать конкурентоспособный бюрократический капитал. Налоговые сборы и иностранные кредиты уходили на содержание репрессивного аппарата, а не на настоящую модернизацию страны.
Рис. 27. Сеульский трамвай(1903 г.). Трамвайное движение открылось в Сеуле в мае 1899 г. Распоряжались им иностранные предприниматели - американские бизнесмены Г. Колбран и Г. Боствик. Трамвай перевозил относительно небольшое количество пассажиров (до 10тыс. в день), но был для сеульских жителей популярным сиволом модернизации.
Обращение к репрессиям, однако, было логически неизбежным продолжением политики, фактически превратившей государство в источник личных доходов для Коджона и его приближенных. Вместе с инфляцией и наплывом подрывавшего кустарное деревенское производство японского импорта корейских крестьян по-прежнему разоряли коррупция и вымогательства. Провинциальные чиновники, покупавшие должности за взятки, стремились выжать из крестьян как можно больше в короткие сроки — часто еще и потому, что деньги на взятки брались взаймы под высокий процент у японских ростовщиков. Деньги выколачивались под предлогом взимания всяческих «местных налогов», самовольно вводившихся администраторами. Обращения в столичные суды практически не помогали — ходатаев с мест, как правило, арестовывали по обвинению в «клевете». В итоге вооруженные выступления крестьянства не прекращались, особенно в провинции Чолла (в 1899 и 1902 гг.), где жива была память о борьбе тонхаков. В 1899 г. восстали против грабительских налогов на посадки женьшеня крестьяне в окрестностях города Кэсона в центральной части страны. В 1900-1906 гг. в центральной и южной частях страны активно действовали отряды «друзей бедняков» (хвальбиндан), громившие усадьбы чиновников и богачей и раздававшие беднякам отнятое добро. Лидеры этих отрядов из числа разорившихся янбанов распространяли по стране прокламации, требуя запретить экспорт зерна в Японию, установить твердые цены на продукты и обеспечить землей безземельных крестьян. Ряд выступлений был направлен против произвола католических общин, злоупотреблявших покровительством французских дипломатов и часто незаконно присваивавших себе административные функции. Интересно, что именно в этот период впервые заявил о себе корейские рабочие — в 1903 г. грузчики порта Мокпхо бастовали против низких зарплат и эксплуатации со стороны японского купечества.
Вооруженные выступления жестоко подавлялись, но именно разоряемые карательными отрядами крестьяне и пополняли вновь ряды повстанцев. В 1904 г. дороги Кореи оставались небезопасными для торговцев, а в отделенных районах администраторы чувствовали себя настолько неуверенно, что предпочитали платить «дань» вожакам сильных крестьянских отрядов. Потеряв в значительной мере престиж традиционного конфуцианского правителя и так и не став лидером современного национального государства, Коджон поддерживал свою власть прежде всего вооруженной силой. Его политика не удовлетворяла нужды и интересы подавляющего большинства населения страны, но и не сделала новорожденную Корейскую Империю достаточно сильной для того, чтобы противостоять колонизаторским амбициям Японии. Политическая независимость страны поддерживалась лишь балансом внешних влияний, и прежде всего ролью сдерживавшей японские амбиции России. Режим Коджона был слишком отчужден от масс, слишком неподготовлен в военном и административном отношении для того, чтобы возглавить народное сопротивление в случае иностранной агрессии против Кореи.
В чем же была причина того, что вместо глубоких реформ, серьезной перестройки администрации на современный лад и широкого, планомерного поощрения ростков капитализма Коджон, практически смирившись с полуколониальным статусом страны в экономической и финансовой сфере, занимался лишь укреплением репрессивных структур и созданием возможностей для обогащения своей клики? С одной стороны, нельзя не упомянуть объективных препятствий международного плана — система неравноправных договоров, незащищенность корейского рынка от японской конкуренции, грабительская охота империалистических держав за концессиями оставляли корейской экономике мало возможностей для развития. Однако явно пассивная позиция Коджона и его окружения в вопросе о неравноправном положении Кореи в мире, его неумение использовать хотя бы имеющиеся ограниченные возможности для обеспечения экономической независимости страны, его готовность раздавать концессии и привилегии иностранным предпринимателям, допускать в Корее хождение японской валюты и брать кредиты у японских банков показывают также и на внутриполитические причины провала реформ. Коджон, его клика и поддерживавший ее социальный слой крупных землевладельцев-чиновников, экспортеров риса, бобов и минеральных ресурсов, сумели после 1876 г. встроиться в региональную экономическую систему на правах периферийной элиты — ущемленной по отношению к правящим классам восточноазиатского экономического центра (Японии), но зато с гарантированной возможностью обогащаться в процессе неравноправной торговли между центром и периферией. Коджон, несомненно, не желал утраты страной политической независимости, но явно предпочитал просто собирать подношения у желающих получить чиновный пост (в основном это были крупные землевладельцы, вовлеченные в торговлю с японцами) и не рисковать с неприбыльными на первых порах масштабными вложениями в развитие национальной промышленности. Именно такая политика и обрекала страну на закабаление. Большинство крупных землевладельцев, при условии сохранения за ними прав на земли, не возражали ни против неравноправных договоров, ни против японской экспансии. Наоборот, многие надеялись, что японцы смогут подавить крестьянский протест более эффективно, чем армия Коджона. В отсутствие четкой, разработанной системы коммерческого законодательства и государственной протекционистской политики, этот слой считал вложения в скупку земель более надежными, чем в текстильные или фарфоровые фабрики. Одним словом, корейская политическая и экономическая элита предпочла получать ренту со своих земельных владений и административного капитала и не «экспериментировать» в промышленности, социальной области или политике. Официальная националистическая риторика режима Коджона — введение «имперских» флага, гимна, «императорских» праздников и т. д. — вовсе не означала, что правящий класс Кореи этого периода действительно заботило национальное сплочение корейцев или подъем национальной экономики. Для того, чтобы национализм по-настоящему завладел бы сознанием хотя бы части корейской землевладельческой элиты, понадобился горький опыт колониального порабощения.
<<Назад Вперёд>>
Просмотров: 5827