загрузка...

Территория современной Российской Федерации была заселена человеком издревле — еще в эпоху нижнего палеолита, предшествующую формированию людей современного физического типа. Однако она не входила в зону формирования Homo sapiens, проникшего сюда на стадии верхнего палеолита из более южных областей. Уже в это время материальная культура обитателей разных территорий имела определенные отличия. Однако эти отличия нельзя рассматривать как индикаторы разных этнических совокупностей, поскольку само формирование этнической структуры общества правомерно относить лишь к эпохе становления производящего хозяйства, сопровождавшейся определенной консолидацией коллективов, обитающих на смежных территориях, и одновременно хозяйственным и культурным обособлением таких консолидированных групп населения друг от друга.
На протяжении многих тысячелетий территория современной России находилась вне поля зрения письменных цивилизаций, и ее этническая история в эту эпоху воссоздается исключительно по археологическим материалам и данным историко-лингвистических реконструкций. Подобные построения остаются во многом гипотетичными, но без них невозможно понять этническую структуру населения исследуемой территории более позднего времени (вплоть до наших дней), ибо именно тогда формировались основные языковые семьи, представленные в современной России.
Начиная с I тыс. до н. э. об этнической истории этой территории мы можем судить и по письменным данным, оставленным, правда, инокультурными, внешними, наблюдателями. Комплексное привлечение разноприродных данных позволяет воссоздать уже достаточно рельефную, хотя и неполную картину.
Исторические судьбы народов России с древнейших времен в значительной мере определялись процессами освоения пространств Северной Евразии — начиная с заселения этих пространств человеком и кончая славянской (русской) земледельческой колонизацией (которая, по В. О. Ключевскому, оказывала сильнейшее влияние на сложение и «характер» русского народа). Это освоение требовало максимального разнообразия культурных навыков и привело к формированию различных хозяйственно-культурных типов — от пашенных земледельцев и кочевых скотоводов в степной и лесостепной зонах до таежных охотников и рыболовов, оленеводов тундры. Соответственно, отношения между этносами, формирующимися в различных хозяйственно-культурных зонах, особенно на стыке этих зон, требовали различных форм взаимодействия, обмена и этнокультурного синтеза, который протекал в довольно противоречивых и порой конфликтных формах: таковы традиционно сложные отношения оседлых земледельцев и скотоводов, с одной стороны, и кочевников — с другой (ср. главу X).

С эпохи формирования производящего хозяйства в неолите Северная Евразия, прежде всего степная зона и лесостепь, была тесно связана с основными очагами «неолитической революции»: ближневосточным и дальневосточным. Эти связи можно считать парадигмой евразийской этнокультурной истории: цивилизации Передней Азии, Средиземноморья и Китая оставались для народов Евразии — «первобытной периферии» (см. в книге: [Первобытная периферия]) — средоточием богатств и культурных ценностей. В то же время отчетливый «инокультурный» характер древних цивилизаций и свойственное им противопоставление своих культуры и этноса «варварам» способствовали формированию и осознанию этнокультурных различий самими «варварами». Возможно, формирование различных хозяйственно-культурных типов и историко-культурных областей в процессе неолитической революции может быть в значительной мере соотнесено с выделением из ностратических праязыков праязыковых макросемей [ср. Арутюнов 1989, 68 и сл.], в том числе индоевропейской, связанной, в конечном счете, с историко-культурной областью скотоводов Евразии. Одновременно формирование хозяйственно-культурных типов способствовало возникновению регулярных отношений обмена частью избыточного продукта между скотоводами, земледельцами и охотниками и, стало быть, возникновению устойчивых и разнообразных этнокультурных связей.
Появление уже первой «исторической» (известной по письменным источникам) этнокультурной суперэтнической (включающей несколько этносов) общности — скифов (а затем и сарматов) — очевидно связано как с воздействием мировых цивилизаций, так и с интенсивным экономическим и этнокультурным (в том числе языковым — судя по «скифо-европейским изоглоссам») обменом с лесостепными и «лесными» соседями. Не менее очевиден этот процесс становления суперэтнических общностей и в эпоху Великого переселения народов, когда в результате очередных демографических взрывов на смену ираноязычному массиву в степях Евразии приходит тюркоязычный, а в Центральной Европе из балто-славянской общности выделяются славяне. Границы, отделяющие древние государства от наступающих «варваров», были укреплены валами римского лимеса на Западе, Великой китайской стеной на Востоке, «Воротами» Дербента на Кавказе, но оказались проницаемы как для военных вторжений, так и для культурных влияний: прорыв этих границ (как и более раннее военное и культурное взаимодействие киммерийцев и скифов с государствами Древнего Востока) был равнозначен для «варварских» народов прорыву во всемирную историю.
Показательно, что именно тюрки и славяне — те суперэтнические общности, объединявшие носителей целых языковых семей, которые оказались в непосредственном контакте с мировыми цивилизациями, обрели «суперэтническое» самосознание и самоназвание, засвидетельствованные этногенетическими легендами с естественным воздействием библейской традиции (для славян — у Нестора-летописца; см. о тюркских этногенетических легендах: [Короглы 1972]); последующими рецидивами этого самосознания стали «панславизм» и «пантюркизм». Балты, равно как и финно-угры и др. суперэтнические общности, оказавшиеся на периферии, в восточноевропейской и евразийской глубинке, не имели общего самоназвания: у их наименования ученое (кабинетное) происхождение. Соответственно, славянская земледельческая колонизация Восточной Европы, импульс которой был дан Великим переселением народов, имела решающее значение для этнических процессов в этом регионе: сохранению общеславянского самосознания способствовало, в частности, и столкновение с «чудскими» — финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы; в результате славяне поглотили балтский и финский субстрат в междуречье Верхнего Днепра и Верхней Волги. Параллельно происходит тюркизация не только народов евразийской степи, но и части населения Среднего Поволжья и Северного Кавказа.

«Суперэтническое» — этнополитическое сознание было связано и с процессами государствообразования, когда тюркские каганы считали себя вправе претендовать на власть во всей евразийской степи, а отколовшиеся тюркские племена — болгар, аваров и др. — мятежниками; сходным образом русские князья, призванные по договору-«ряду» в словенский Новгород, считали себя законными правителями всех славян и земель вплоть до Дуная (в политической стратегии Святослава). Вместе с тем это сознание не было ограниченным «племенным», что позволяло иноплеменным и иноэтничным группам — тюркскому роду Ашина, хазарам (возглавляемым тем же родом), болгарам, наконец, руси, вообще имевшей «надплеменной» дружинный статус, воглавлять разноплеменные объединения и разноэтничные «империи». Давно было отмечено, что правящий слой в раннегосударственных образованиях быстро сливался с иноэтничным и подвластным ему большинством, которое, в свою очередь, принимало его наименование как обозначение этногосударственной или этнополитической общности: так было на Руси, в Болгарии Дунайской, где славянское население приняло наименование болгары1, равно как и в Болгарии Волжской, куда это имя также было занесено извне, из причерноморских степей; правда, на Средней Волге местное финно-угорское население, подвластное болгарам, было тюркизировано, тогда как на Дунае болгары перешли на славянский язык. Та же тенденция подчинения «племенных» связей государственным намечалась в Тюркских каганатах и в Хазарии, судя по «общехазарской» салтово-маяцкой культуре. Прочность раннегосударственных образований зависела от прочности экономических, политических и этнокультурных связей, в том числе от процессов этнокультурного синтеза, благодаря которым разноплеменное население этих образований могло превратиться в единый народ. Естественной основой процессов этнокультурного синтеза было преобладающее население государства с готовой системой коммуникации: естественным языком и традиционными этническими (прежде всего суперэтническими) связями, которые должны были использовать и социальные верхи и подвластные низы, и, в той или иной мере, те иноплеменные и иноэтничные группы, которые были включены в общегосударственную систему.
Итак, собственно народы1 или раннесредневековы1е народности складывались в пределах формирующихся государств на основе новых государственных (потестарных, политических) связей [ср. Арутюнов 1989, 73 и сл.; Куббелъ 1988, 164 и сл.], разрушающих традиционные родоплеменные отношения. Для создания этих связей необходима была новая унифицированная идеология и писанный закон, а стало быть, письменность вообще: в ранних государствах официальными религиями становятся иудаизм (в Хазарии), христианство (на Руси и в Алании), ислам (в Волжско-Камской Болгарии), и ныне считающиеся «традиционными» религиями в России. Обращение к мировым религиям было необходимо не только для создания государственного культа, но и для осознания своего места в мире цивилизации и, шире, в мировой истории. «Выбор веры», как и достижения раннесредневековой дипломатии — договоры «варваров» с империей, был ранним историческим образцом этнокультурного (этноконфессионального) диалога — непременного условия существования мировой цивилизации.
Различие исторических судеб раннесредневековых народов, помимо «внешних» геополитических обстоятельств, особо значимых в эту эпоху, зависели от степени консолидации — государственной и этнокультурной. Так, хазары, господствующий этнос в Хазарском каганате, не только в идеологическом (как последователи иудаизма), но и в этнокультурном смысле отличались от окружающего их — даже родственного тюркоязычного — населения Хазарии: особый статус и даже архаичный «кочевой» быт правителя и его окружения, слабая централизация некогда огромной «империи» при ее распаде привели к тому, что и собственно хазарский этнос также распался, в отличие от аланского и волжско-болгарского, которые, очевидно, оказались достаточно консолидированными (чему способствовало противостояние Болгарии и Алании тому же Хазарскому Каганату).
Наконец, дружинная русъ, быт которой еще в середине Х в. напоминал отчасти быт хазарского господствующего слоя (полюдье с объездом подвластных территорий), смогла во второй половине столетия распространить свой постоянный контроль над славянскими племенными землями (через сеть погостов), а в конце Х в. русская княжеская власть утвердилась в городах — центрах славянских «племен» и, соответственно, центрах перераспределения даней и т. п. форм прибавочного продукта. Города стали и центрами обмена экономическими и культурными ценностями, этнокультурного синтеза — формирования новой этнокультурной восточнославянской общности. Тогда был совершен и акт крещения Руси — уже всей подвластной русским князьям Русской земли, а не господствующего дружинного слоя. Распространение на Руси религии Нового Завета осознавалось русскими раннесредневековыми идеологами (митрополит Иларион, летописец Нестор) как формирование нового народа, наделенного особой потенцией и благодатью [ср. Топоров 1995]: эта идея была противоположна и архаичным автохтоническим мифам, описывающим происхождение «своего» племени в начале времен как продолжение космогонического акта, и позднейшим историзированным квазимифам, стремящимся удревнить свой народ до времен Августа и Александра. Восприятие мировой религии и библейской традиции не только включало «новый народ» в мировую цивилизацию, но и способствовало формированию нового отношения к «иным языцам» — народам мира — как к единой семье, потомкам общего праотца.
Представление о древности и прочности славянского «языка» (народа), равно как и власти русских князей по сравнению с эфемерной властью «находников», отразилось в «Повести временных лет» — в этногенетической легенде о славянах — потомках Иафета, в известиях об исчезновении «обров» без остатка и господстве русских князей над хазарами, а также в легенде об изгнании насильников-варягов и правовом (договорном) происхождении государственной власти. При естественном в средневековую эпоху славяно-русском этноцентризме летописец (и стоявшая за ним государственная традиция) различал равноправных политических партнеров и «племена, иже дань дают Руси». К первым относились сложившиеся государства: Волжская Болгария и «окольные князья» — польский, венгерский и чешский; ко вторым — перечисленные неславянские племена севера Восточной Европы. В Руси, действительно, оставался только «словенский язык».
Эта иерархия равноправных партнеров и объектов государственных притязаний — «языков»-данников Руси, конечно, далека от ситуации равноправного этнокультурного диалога, но данники все же имеют свой самостоятельный и «официальный» этнический статус (среди потомков Иафета в русской летописи), отношение к ним отличается от «первобытного» представления об иноплеменниках как о заведомо враждебных и даже нечеловеческих существах. Их язык перестает быть «немым».
<<Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 10150