Спартанский социализм
загрузка...
|
Спартанское государство располагалось в южной части греческого полуострова Пелопоннес, а его политический центр находился в области Лакония. Именно там и обосновались самые «лаконичные» люди в истории. Государство спартанцев в древности именовалось Лакедемон, а Спартой звалась группа из четырех (позднее – пяти) поселений на правом берегу реки Эврот. Спартанскую политику в Греции отличали одновременно наклонность к самоизоляции и желание помыкать остальными греками. Спартанцы боролись за первенство в Греции, бесцеремонно вмешиваясь в дела других государств, запугивая слабых соперников и не давая подняться сильным. Огромная военная мощь, практически непререкаемый авторитет среди ближних и дальних соседей, поразительная внутренняя стабильность сочетались в спартанском государстве с удивительной хозяйственной и культурной отсталостью.
На протяжении столетий Спарта и законы царя Ликурга оставались неразделимыми понятиями. В легендарной фигуре законодателя жители Лаконии видели основателя спартанской государственности, связывая с его именем едва ли не все особенности своей общественной жизни и быта. Легенды доносят до нас образ мудрого правителя, не просто реформировавшего политические институты своей страны, но и воспитавшего характер целого народа. Основной задачей всей внутренней политики спартанского государства было поддержание его традиционных устоев.
Законы спартанцев являли собой рациональное, логически выстроенное целое. Многие их институты кажутся пришедшими из глубины веков, но вместе они работали как хорошо отлаженный механизм. Необычные стороны спартанской жизни были не реликтом седой старины, а результатом целенаправленной и кардинальной перестройки, которую исследователи иногда называют «переворотом VI века». Спарта не всегда была такой: примерно до VI в. до н. э. спартанцы, скорее всего, не слишком отличались от остальных греков. Так, в VII и VI вв. до н. э. в их обиходе использовались красивые и дорогие вещи, и в целом изделия местного ремесленного производства отличались отменным качеством. Но уже после VI в. до н. э. многие ремесла в Спарте исчезают, а уровень материальной культуры стремительно падает. Тяга к красивым вещам с тех пор стала рассматриваться как антиобщественная и неприличная для спартанца. С началом Олимпийских игр спартанцы принимают в них самое активное участие, более того, в VII и первой половине VI в. до н. э. свыше половины победителей во всех основных видах олимпийских состязаний были выходцами из Лакедемона. Однако затем спартанские атлеты внезапно перестают приезжать в Олимпию. За этими фактами легко угадывается трансформация спартанского общества, определившая характерные черты Спарты классического периода и сделавшая ее столь непохожей на остальную Грецию. Современные исследователи признают, что в истории Спарты наступил некий переломный момент, когда она замкнулась в себе и превратилась в то казарменное государство, о котором поведали хронисты Греции и Рима.
Главной задачей системы неписаных правил, которую спартанцы связывали с именем Ликурга, стало поддержание единства и монолитности гражданского коллектива. Спартанцы назывались гомеями, то есть «равными». На войне они были тяжеловооруженными воинами-гоплита-ми и выступали в едином строю спартанской фаланги. Законы Ликурга решительно пресекали любые возможности имущественного расслоения спартанского общества, которое могло поколебать его единство. Спартанцам воспрещалось любое другое занятие, кроме военного дела. Они не только не могли заниматься никаким производительным трудом, но даже не имели права сходить на рынок: за них трудились другие.
С середины VIII в. до н. э. Спарта, подобно другим греческим государствам, была вынуждена решать проблемы, вызванные острым земельным голодом. Если остальные греки находили выход из положения в колонизации земель за морем, то спартанцы взялись за своих ближайших соседей – мессенцев, завоевание которых в результате второй мессенской войны приостановило аграрный кризис в Спарте, но при этом стало причиной той внутренней напряженности, которая во многом определила особенности Лакедемонского общества. Покоренные мессенцы и стали спартанскими рабами – илотами. Илот, в отличие от классического античного раба, не лишался земли, скота и инвентаря и не являлся «перемещенной личностью», илоты имели семьи и вели самостоятельное хозяйство, отдавая спартанской общине лишь установленную подать или оброк. Однако земельный участок илота нельзя было ни продать, ни подарить: и сами илоты, и их земля являлись собственностью всего спартанского государства. Оставшиеся после выплаты оброка продукты илоты могли использовать по своему усмотрению и даже продавать. Занятые войной спартанцы не вмешивались в хозяйственные дела илотов.
Рядовой спартанец был плохим рабовладельцем: он не занимался организацией сельскохозяйственного производства и оставался лишь равнодушным получателем ренты, тогда как хозяйственная инициатива находилась в руках раба-илота, непосредственного производителя. По словам Ксенофонта, илоты были готовы «сожрать спартанцев живьем». Фукидид передает рассказ о том, как однажды спартанцы посулили свободу илотам, считавшим себя наиболее способными в военном деле. Таким образом было отобрано около двух тысяч илотов, которые с венками на головах обходили храмы в знак своего освобождения. После этого все они были истреблены. Спартанские должностные лица – эфоры – ежегодно объявляли илотам войну от имени спартанского государства. Эта формальность служила юридическим оправданием еще одного интересного института Спарты – криптий (карательных экспедиций против илотов). Участниками криптий были юные спартанцы, которые «уходили в партизаны»: уединяясь в горах или в сельской местности вдали от поселений, они прятались днем, ели что придется, а по ночам охотились на илотов.
Об «экономических рычагах» борьбы Ликурга с неравенством среди спартанцев Плутарх пишет: «Прежде всего он изъял из обращения все золотые и серебряные монеты, приказав употреблять одну железную. При малой стоимости она занимала столько места, что для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую и перевозить их на телеге. Благодаря такой монете в Спарте исчезло много преступлений: кто решился бы воровать, брать взятку, отнимать деньги у другого или грабить, если нельзя было даже спрятать свою добычу?! Затем Ликург изгнал из Спарты все бесполезные, лишние ремесла. Впрочем, если бы даже он не изгонял их, большая часть из них все равно исчезла бы сама собой вместе с введением новой монеты. Ведь железные деньги не имели хождения в других греческих государствах; за них ничего не давали и смеялись над ними, вследствие чего на них нельзя было купить ни заграничных товаров, ни предметов роскоши. По той же причине чужеземные корабли не заходили в спартанские гавани. В Спарту не являлись ни ораторы, ни содержатели гетер, ни мастера золотых и серебряных дел – там не было денег. Таким образом, роскошь исчезла сама собой. Ремесленники, делавшие прежде предметы роскоши, должны были с тех пор употреблять свой талант на изготовление предметов первой необходимости». От такого стремления к уравнительству хозяйственная жизнь Спарты веками пребывала в состоянии глубокого упадка. При этом законы позволяли спартанцам брать вещи соседей и пользоваться ими как своими собственными («если только они не были нужны хозяевам»). Спартанец мог в любой момент залезть в чужой амбар или погреб и взять, что ему нужно.
Ради поддержания единства гражданского коллектива и исключения раскольнических настроений в Спарте активно внедрялась идеология мужского и военного братства. По словам Плутарха, Ликург «приучал сограждан к тому, чтобы они не хотели и не умели жить врозь, но, подобно пчелам, находились в нерасторжимой связи с обществом, все были тесно сплочены вокруг своего руководителя и целиком принадлежали отечеству, почти что вовсе забывая о себе в порыве воодушевления и любви к славе». Всякое покушение на принципы спартанского коллективизма пресекалось «сознательными» спартанцами, активистами, блюстителями чистоты спартанской жизни. Лучшим способом утверждения государственной идеологии и пресечения любых попыток быть непохожим на других представлялось резкое сокращение сферы частной жизни. Семья и дом должны были отойти для человека на задний план и не входить в противоречие с духом коллективизма.
Ничто из того, что происходило в Спарте, не подлежало разглашению – на эту «засекреченность» спартанского государства указывает Фукидид. Для спартанского государства было характерно желание отгородиться от всего мира, отделить себя глухой стеной культурной и хозяйственной самоизоляции. Ощущение жизни в «осажденном лагере» неизбежно выливалось в чувство собственного превосходства, тогда как «потусторонний» мир воспринимался как потенциальный источник «тлетворного влияния», распущенности. Спартанцам не разрешалось покидать пределы страны, а иноземцам – приезжать в нее. Найденные в Спарте иноземцы подлежали немедленной высылке. «С новыми лицами входят, естественно, и новые речи, с новыми речами являются новые понятия, вследствие чего на сцену выступает множество желаний и стремлений, не имеющих ничего общего с установившимся порядком правления. Поэтому Ликург считал нужным строже беречь родной город от заразы дурных нравов, нежели от чумы», – сообщает Плутарх.
Воспитание подрастающего поколения считалось в Спарте делом государственной важности и прямой задачей государства. У Плутарха находим рассказ о своеобразной спартанской «евгенике». Забота об улучшении «человеческой породы» выражалась у них в уничтожении слабых и безобразных детей: их бросали в пропасть. Подобный «искусственный отбор» был нацелен на укрепление тела и духа, а не на поддержание экономики царства. «Побочным» результатом уничтожения нежизнеспособных детей являлось и сокращение количества нежелательных едоков. По достижении семилетнего возраста мальчиков собирали в лагеря и делили на отряды, называвшиеся «агелами» (буквально «стая»). С этого возраста дети жили вместе и приучались играть и проводить время в коллективе. Самый сообразительный и спортивный из них становился во главе детского отряда, прочим же мальчикам полагалось его слушаться и брать с него пример. Старики присматривали за детьми, при этом стараясь ссорить их и возбуждать соревновательность. Главными качествами, которые воспитывали у маленьких спартанцев, были беспрекословное повиновение, выносливость, упорство и умение побеждать любой ценой. Постепенно условия содержания детей менялись в сторону большой строгости: их приучали ходить босыми, а с тринадцати лет подростки получали всего по одному плащу в год. Свои постели они должны были делать сами из речного тростника, который им приходилось рвать голыми руками.
Питание было самым скудным, чтобы подростки привыкли к постоянному голоду и умели его переносить. Как сообщает Плутарх, спартанских детей, собранных в военные лагеря, держали впроголодь, чтобы заставить их бороться с лишениями и стать смелыми и хитрыми. Спартанцы сделали удивительное педагогическое открытие: дети вырастают смелыми, если у них получается воровать у взрослых. «Старшим детям было приказано собирать дрова, маленьким – овощи. Все, что они приносили, было ворованным. Одни отправлялись для этого в сады, другие прокрадывались в сисситии, стараясь выказать всю свою хитрость и осторожность. Попавшегося без пощады били плетью как плохого, неловкого вора. Если представлялся случай, они крали и приготовленную еду, причем учились нападать на спавших и на плохих сторожей. Дети старались, – пишет Плутарх дальше, – как можно тщательнее скрыть свое воровство».
Юные спартанцы учились только писать и читать. «Все же остальные виды образования были изгнаны из страны; не только сами науки, но и люди, ими занимающиеся. Воспитание было направлено к тому, чтобы юноши умели подчиняться и мужественно переносить страдания, а в битвах умирать или добиваться победы». В древней Спарте не было литературы. Характерное исключение составляют стихи поэта Тиртея. О Тиртее существует ненадежное в историческом плане предание, содержащее, однако, примечательную оценку его поэтического творчества. Предание гласит, что во время второй мессенской войны (первая половина VII в. до н. э.) дельфийский оракул повелел спартанцам попросить себе полководца у афинян. Желая посмеяться над спартанцами, афиняне отправили им хромого школьного учителя Тиртея. По легенде, Тиртей сумел оказаться полезным, своими песнями подняв боевой дух спартанских воинов. Оставшиеся от него военные марши в основном повествуют о том, как устроена спартанская фаланга и как прекрасны трупы погибших за родину юношей. Кстати, Спарта считалась едва ли не самым музыкальным государством Эллады: к музыке и пению ее граждане относились весьма серьезно. Они не без основания полагали, что песни подбадривают человека и особенно подходят для военных упражнений. Наступая на врага, спартанцы пели хором под аккомпанемент флейты.
Прохождение полного курса обучения в военно-спортивных лагерях было обязательным условием становления гражданина. Вся Греция признавала эффективность практики детских батальонов как способа вырастить идеальных солдат, и армия Спарты считалась среди греков самой боеспособной, но перенимать этот опыт нигде не пробовали. Плутарх прямо говорит, что военные походы были для спартанцев возможностью отдохнуть от такой жизни: «На всей земле для одних лишь спартанцев война оказывалась отдыхом от подготовки к ней».
В Спарте никто не имел права обедать дома. В центре общественной жизни были «обеденные клубы», называвшиеся «сисситии» (буквально – «совместное питание» или «общий стол»). Члены таких «обеденных клубов» сдавали продукты в общий котел, чтобы их можно было съесть за общим обедом. По преданию, сисситии были задуманы самим Ликургом как инструмент поддержания равенства, с помощью которого община могла контролировать образ жизни спартанцев. Расчет был сделан на то, что самое эффективное «промывание мозгов» достигается в небольших коллективах, где все находятся на виду у всех, где жизнь каждого человека зависит от мнения людей, составляющих его ближайшее социальное окружение. В сисситиях состояло по 15–20 человек, а товарищеские связи на поверку оказывались оборотной стороной почти полицейского надзора каждого за каждым. Помимо этого, общие трапезы не давали человеку почувствовать вкус к роскоши. Было запрещено являться на такие обеды сытым, после домашнего обеда. Сотрапезники строго следили друг за другом, высматривая тех, кто не ест, и того, кому самая грубая пища не лезла в глотку, поднимали на смех. Излюбленным блюдом на сисситиях являлась «черная похлебка». Судя по всему, есть ее было большим испытанием, требовавшим поистине спартанской выдержки. Плутарх пишет: «Старики отказывались от мяса, отдавая свою долю молодым, а сами наливали себе свое кушанье, похлебку. Говорят, один понтийский царь купил себе даже спартанского повара исключительно для приготовления “черной похлебки”, но, когда попробовал ее, с отвращением выплюнул и страшно рассердился. “Царь, – сказал повар, – прежде чем есть эту похлебку, нужно выкупаться в Эвроте!”»
В «Истории» Геродота приводится диалог персидского царя Ксеркса с «военным экспертом» по имени Демарат. Отвечая на вопрос о военной силе греков, Демарат называет спартанцев людьми, способными оказать полчищам персов самое эффективное сопротивление. Ксеркс принимает такой ответ с нескрываемым недоверием: восточный деспот сомневался в боеспособности войск, которых не гонят в бой плетью. В глазах персидского царя свободные люди были негодными солдатами, которые разбегутся при первой же атаке, и только деспотическая власть способна рождать дисциплину. Демарат отвечает Ксерксу, что тот просто не знает спартанского государства: «Они свободны, но не во всех отношениях. Есть у них владыка – это закон, которого они страшатся больше, чем твой народ тебя. А веление закона у спартанцев всегда одно и то же: закон запрещает в битве бежать перед любой военной силой врага, но велит оставаться в строю, победить или погибнуть».
Если верить Геродоту, этот диалог предварял одну из самых славных страниц греческой и спартанской истории – битву при Фермопилах. Фермопилами называлось несуществующее ныне ущелье, через которое в древности лежал путь в Среднюю Грецию. В этом месте в 480 г. до н. э. отряды греческих городов попытались задержать персидскую армию Ксеркса. Когда персам удался обходной маневр, ущелье превратилось в ловушку. Что было дальше, не совсем понятно. То ли греки решились на организованный отход под прикрытием спартанского арьергарда, то ли началось их форменное бегство. Так или иначе, триста спартанцев во главе с царем Леонидом не двинулись с места и были истреблены до последнего человека. История этого страшного боя окружена легендарными подробностями, леденящими кровь. В ответ на благоразумные опасения одного фессалийца, говорившего, что тучи персидских стрел способны затмить солнце, бесстрашный спартанец будто бы ответил: «Наш приятель принес хорошую новость: если персы затмят солнце, можно будет сражаться в тени». В уста предводителя спартанцев царя Леонида древние рассказчики вложили не менее знаменитые слова. Как сообщает Диодор Сицилийский, «Леонид приказал воинам позавтракать, так как обедать, дескать, они будут уже на том свете». Когда оружие пришло в негодность, спартанцы защищались камнями и кулаками. На месте их гибели впоследствии был поставлен монумент в виде каменного льва со знаменитой эпитафией, написанной известным древнегреческим поэтом Симонидом: «Странник! Ступай и поведай ты гражданам Лакедемона, что их заветам верны, здесь мы костьми легли».
Спартанцу, оставившему своих и отступившему с поля боя, лучше было умереть. Такому человеку до конца дней не было прощения и места в обществе, он становился изгоем. По словам Ксенофонта, «в Спарте скорее предпочитали смерть, чем такую бесчестную и позорную жизнь». Выживших при Фермопилах спартанцев было двое. Один был отправлен гонцом в Фессалию и потому остался в живых. О его последующей судьбе Геродот сообщает одной красноречивой фразой: «По возвращении в Спарту его ожидало бесчестие, и он повесился». Второго звали Аристодем. Он страдал тяжелым недугом, и поэтому царь Леонид сам отпустил его из лагеря на лечение в соседнее селение. «По возвращении в Лакедемон, – пишет Геродот, – Аристодема ожидали бесчестие и позор. Бесчестие состояло в том, что никто не зажигал ему огня и не разговаривал с ним, а позор – в том, что ему дали прозвище Аристодем-Трус». Аристодем искал и нашел смерть год спустя в битве с персами при Платеях. По общему признанию греков, он показал себя как самый доблестный из всех воинов. Но спартанцы отказались удостоить его «великих почестей», так как полагали, «что Аристодем бился, как исступленный, выйдя из рядов, и совершил великие подвиги лишь потому, что явно искал смерти из-за своей вины». Никакие подвиги и даже героическая смерть не могли смыть позорного клейма.
Положение спартанских женщин расценивалось в Греции как нечто ненормальное, далеко выходящее за рамки привычного и приемлемого. Греческие государства были «мужскими клубами», где женщине не отводилось никакого места. Роль женщины в обществе ограничивалась кругом ее домашних обязанностей и их выполнением. Когда афинский комедиограф Аристофан в комедии «Ли-систрата» показывает, как женщины завладевают Афинами и объявляют мужьям сексуальную забастовку, мы на самом деле абсолютно не понимаем юмора. А юмор состоит в том, что большего абсурда жители Афин и других греческих городов не могли себе даже представить. То же, что творилось в Спарте, в глазах всей Эллады походило на такую уморительную и неприличную комедию. Греки считали спартанок распутными и неуправляемыми, вышедшими из повиновения своих мужей и даже смеющими ими командовать, а это казалось тем более странным на фоне строгостей легендарных законов Ликурга. По словам Аристотеля, Ликург сумел создать законы только для мужской половины Спарты, с распущенностью и своеволием спартанских женщин великий законодатель якобы не смог ничего поделать. В действительности же «женская эмансипация» выглядит органичной частью «революции Ликурга». Если во всей Греции семья являлась ячейкой общества, а женщины были чем-то вроде семейного имущества, то спартанские законы стремились во всем ограничить роль семьи. Идеи спартанского коллективизма и воспитания личности распространились и на женщин, а это означало, что в существе женского пола уважали человека и личность. Именно этого остальные греки не могли или не хотели понять.
Юные спартанки не сидели взаперти в ожидании замужества. Подобно мальчишкам, они разбивались на отряды и проходили спортивную подготовку, упражняясь в беге, борьбе, метании копья и диска. Пикантность этим атлетическим упражнениям добавляло то, что молодые люди обоего пола состязались на глазах друг у друга. Юноши были обнаженными, а девушки занимались спортом если не нагишом, то в эфемерных хитончиках. На праздники нагие юноши и девушки устраивали торжественные шествия, сопровождавшиеся гимнастическими упражнениями, песнями и плясками. Древние греки придавали наготе огромное значение, они считали ее одним из своих отличий от варваров, поэтому на спортивных играх атлеты выступали обнаженными.
Подобное внимание к нагому человеческому телу можно понять только в свете греческой философии. Однако во всей Греции это касалось мужчин, а не женщин. Греческие женщины ходили с головы до ног стыдливо укутанные в одежды. В манере спартанок публично обнажаться многие в Греции упорно видели одно беспутство. Один Плутарх сумел разглядеть присущие обнаженным спартанкам высокие моральные принципы. Плутарх подчеркивал: публичное обнажение и спортивные состязания спартанок способствовали возвышенному образу мыслей и укрепляли в них чувство собственного достоинства: «В наготе девушек не было ничего неприличного. Они были по-прежнему стыдливы и далеки от соблазна, напротив, этим они приучались к простоте, заботам о своем теле. Кроме того, женщинам внушался благородный образ мыслей, сознание, что и она может приобщиться к доблести и почету. Вот почему спартанки могли говорить и думать так, как рассказывают о жене царя Леонида по имени Горго. Одна афинянка сказала ей: «Одни вы, спартанки, делаете что хотите со своими мужьями». – «Да, но ведь одни мы и рожаем мужей», – ответила царица».
Полученное воспитание делало спартанок мужественными и дерзкими на язык, что первыми чувствовали на себе их мужья. Спартанские женщины свободно высказывали свое мнение и отличались независимым поведением. И если греки смотрели на подобное с удивлением, то спартанцы считали естественным, что женщины включались в жизнь государства. С гордыми словами «со щитом или на щите» на устах спартанки посылали в битву своих сыновей и с презрением отказывались от них, если сыновья не исполняли воинского долга достойно. Само спартанское государство в такую минуту говорило их устами. Спартанки рожали будущих воинов, и общественное мнение Спарты признавало за женщинами немалую свободу в выборе полового партнера и отца своего ребенка. Кто, как не сама женщина, сможет выбрать будущему воину лучшего отца? И вовсе не обязательно, чтобы отцом становился муж. Как изящно выразился Плутарх, Ликург стремился вытравить из умов сограждан «глупую ревность» и предоставлял достойным людям возможность «сообща заводить детей». Остальная Греция называла это распутством. Спартанцы же заботились об улучшении человеческой породы.
Типичная для Древнего Востока авторитарная форма государства, деспотия, не прижилась в Греции. Излюбленный греками тип общественного устройства – коллективы граждан, самостоятельно решающих свою судьбу. Политика находилась в совместном ведении граждан, и оттого, насколько успешно они формировали и проводили политику государства, напрямую зависело благополучие всех и каждого. Поэтому все, что происходило в Спарте, затрагивало всех на личном уровне. Такая плотная жизненная среда имела и свои темные стороны. Когда все зависят друг от друга, жизнь в государстве легко превращается в кошмар. Бедой греческих городов-государств являлась хроническая внутренняя нестабильность.
Спарта подала пример радикального и окончательного разрешения «социального вопроса». Законы, приписываемые Ликургу, делали ставку на принципиальную невозможность возникновения внутренних конфликтов, расшатывающих гражданский коллектив. После «революции Ликурга» реальным фактом спартанской жизни стал идеал единства и равенства граждан как залог стабильности и силы Спарты. Все спартанцы до единого переместились в правящее сословие. Все законы служили поддержанию гражданского равенства и единомыслия граждан – и ничему другому. Это и придавало государству небывалую мощь. В начале V в. до н. э. Спарта возглавила сопротивление нашествию полчищ персидского царя Ксеркса. Затем вопрос о первенстве в Греции решался в споре с Афинами, другим крупнейшим и влиятельным греческим государством, антагонистом и антиподом Спарты. Вопреки прогнозам противников спартанцы вышли из этой схватки победителями: победа над Афинами в Пелопоннесской войне на время принесла Спарте гегемонию над большей частью Эллады.
Древние греки смотрели на спартанское государство со смешанным чувством. Величайшие философы Платон и Аристотель были далеки от преклонения перед спартанскими порядками, но и они в своих проектах идеального государства в большей или меньшей мере взяли за основу пример Спарты. Для Платона и Аристотеля Спарта являла собой эталон стабильности и гражданского мира, позволяющий избежать тирании, с одной стороны, и анархии – с другой. Казалось, именно спартанцы лучше остальных жителей Эллады воплотили в жизнь идею греческого государства как дееспособного коллектива. Платон же ценил и основную спартанскую идею тотального единства и равенства, и практические способы ее реализации, изображая идеальное государство в своих «Законах» со многими чертами спартанского царства. Основываясь на примере Спарты, философ писал: «Никто никогда не должен оставаться без начальника – ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению. На войне и в мирное время всегда надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться, например, по первому его приказу останавливаться на месте, идти вперед, приступать к упражнениям, умываться, питаться и пробуждаться ночью для несения охраны и для исполнения поручений. Словом, пусть человеческая душа научится не уметь делать что-либо отдельно от других людей, и человек не будет понимать, как это возможно».
На протяжении столетий Спарта и законы царя Ликурга оставались неразделимыми понятиями. В легендарной фигуре законодателя жители Лаконии видели основателя спартанской государственности, связывая с его именем едва ли не все особенности своей общественной жизни и быта. Легенды доносят до нас образ мудрого правителя, не просто реформировавшего политические институты своей страны, но и воспитавшего характер целого народа. Основной задачей всей внутренней политики спартанского государства было поддержание его традиционных устоев.
Законы спартанцев являли собой рациональное, логически выстроенное целое. Многие их институты кажутся пришедшими из глубины веков, но вместе они работали как хорошо отлаженный механизм. Необычные стороны спартанской жизни были не реликтом седой старины, а результатом целенаправленной и кардинальной перестройки, которую исследователи иногда называют «переворотом VI века». Спарта не всегда была такой: примерно до VI в. до н. э. спартанцы, скорее всего, не слишком отличались от остальных греков. Так, в VII и VI вв. до н. э. в их обиходе использовались красивые и дорогие вещи, и в целом изделия местного ремесленного производства отличались отменным качеством. Но уже после VI в. до н. э. многие ремесла в Спарте исчезают, а уровень материальной культуры стремительно падает. Тяга к красивым вещам с тех пор стала рассматриваться как антиобщественная и неприличная для спартанца. С началом Олимпийских игр спартанцы принимают в них самое активное участие, более того, в VII и первой половине VI в. до н. э. свыше половины победителей во всех основных видах олимпийских состязаний были выходцами из Лакедемона. Однако затем спартанские атлеты внезапно перестают приезжать в Олимпию. За этими фактами легко угадывается трансформация спартанского общества, определившая характерные черты Спарты классического периода и сделавшая ее столь непохожей на остальную Грецию. Современные исследователи признают, что в истории Спарты наступил некий переломный момент, когда она замкнулась в себе и превратилась в то казарменное государство, о котором поведали хронисты Греции и Рима.
Главной задачей системы неписаных правил, которую спартанцы связывали с именем Ликурга, стало поддержание единства и монолитности гражданского коллектива. Спартанцы назывались гомеями, то есть «равными». На войне они были тяжеловооруженными воинами-гоплита-ми и выступали в едином строю спартанской фаланги. Законы Ликурга решительно пресекали любые возможности имущественного расслоения спартанского общества, которое могло поколебать его единство. Спартанцам воспрещалось любое другое занятие, кроме военного дела. Они не только не могли заниматься никаким производительным трудом, но даже не имели права сходить на рынок: за них трудились другие.
С середины VIII в. до н. э. Спарта, подобно другим греческим государствам, была вынуждена решать проблемы, вызванные острым земельным голодом. Если остальные греки находили выход из положения в колонизации земель за морем, то спартанцы взялись за своих ближайших соседей – мессенцев, завоевание которых в результате второй мессенской войны приостановило аграрный кризис в Спарте, но при этом стало причиной той внутренней напряженности, которая во многом определила особенности Лакедемонского общества. Покоренные мессенцы и стали спартанскими рабами – илотами. Илот, в отличие от классического античного раба, не лишался земли, скота и инвентаря и не являлся «перемещенной личностью», илоты имели семьи и вели самостоятельное хозяйство, отдавая спартанской общине лишь установленную подать или оброк. Однако земельный участок илота нельзя было ни продать, ни подарить: и сами илоты, и их земля являлись собственностью всего спартанского государства. Оставшиеся после выплаты оброка продукты илоты могли использовать по своему усмотрению и даже продавать. Занятые войной спартанцы не вмешивались в хозяйственные дела илотов.
Рядовой спартанец был плохим рабовладельцем: он не занимался организацией сельскохозяйственного производства и оставался лишь равнодушным получателем ренты, тогда как хозяйственная инициатива находилась в руках раба-илота, непосредственного производителя. По словам Ксенофонта, илоты были готовы «сожрать спартанцев живьем». Фукидид передает рассказ о том, как однажды спартанцы посулили свободу илотам, считавшим себя наиболее способными в военном деле. Таким образом было отобрано около двух тысяч илотов, которые с венками на головах обходили храмы в знак своего освобождения. После этого все они были истреблены. Спартанские должностные лица – эфоры – ежегодно объявляли илотам войну от имени спартанского государства. Эта формальность служила юридическим оправданием еще одного интересного института Спарты – криптий (карательных экспедиций против илотов). Участниками криптий были юные спартанцы, которые «уходили в партизаны»: уединяясь в горах или в сельской местности вдали от поселений, они прятались днем, ели что придется, а по ночам охотились на илотов.
Об «экономических рычагах» борьбы Ликурга с неравенством среди спартанцев Плутарх пишет: «Прежде всего он изъял из обращения все золотые и серебряные монеты, приказав употреблять одну железную. При малой стоимости она занимала столько места, что для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую и перевозить их на телеге. Благодаря такой монете в Спарте исчезло много преступлений: кто решился бы воровать, брать взятку, отнимать деньги у другого или грабить, если нельзя было даже спрятать свою добычу?! Затем Ликург изгнал из Спарты все бесполезные, лишние ремесла. Впрочем, если бы даже он не изгонял их, большая часть из них все равно исчезла бы сама собой вместе с введением новой монеты. Ведь железные деньги не имели хождения в других греческих государствах; за них ничего не давали и смеялись над ними, вследствие чего на них нельзя было купить ни заграничных товаров, ни предметов роскоши. По той же причине чужеземные корабли не заходили в спартанские гавани. В Спарту не являлись ни ораторы, ни содержатели гетер, ни мастера золотых и серебряных дел – там не было денег. Таким образом, роскошь исчезла сама собой. Ремесленники, делавшие прежде предметы роскоши, должны были с тех пор употреблять свой талант на изготовление предметов первой необходимости». От такого стремления к уравнительству хозяйственная жизнь Спарты веками пребывала в состоянии глубокого упадка. При этом законы позволяли спартанцам брать вещи соседей и пользоваться ими как своими собственными («если только они не были нужны хозяевам»). Спартанец мог в любой момент залезть в чужой амбар или погреб и взять, что ему нужно.
Ради поддержания единства гражданского коллектива и исключения раскольнических настроений в Спарте активно внедрялась идеология мужского и военного братства. По словам Плутарха, Ликург «приучал сограждан к тому, чтобы они не хотели и не умели жить врозь, но, подобно пчелам, находились в нерасторжимой связи с обществом, все были тесно сплочены вокруг своего руководителя и целиком принадлежали отечеству, почти что вовсе забывая о себе в порыве воодушевления и любви к славе». Всякое покушение на принципы спартанского коллективизма пресекалось «сознательными» спартанцами, активистами, блюстителями чистоты спартанской жизни. Лучшим способом утверждения государственной идеологии и пресечения любых попыток быть непохожим на других представлялось резкое сокращение сферы частной жизни. Семья и дом должны были отойти для человека на задний план и не входить в противоречие с духом коллективизма.
Ничто из того, что происходило в Спарте, не подлежало разглашению – на эту «засекреченность» спартанского государства указывает Фукидид. Для спартанского государства было характерно желание отгородиться от всего мира, отделить себя глухой стеной культурной и хозяйственной самоизоляции. Ощущение жизни в «осажденном лагере» неизбежно выливалось в чувство собственного превосходства, тогда как «потусторонний» мир воспринимался как потенциальный источник «тлетворного влияния», распущенности. Спартанцам не разрешалось покидать пределы страны, а иноземцам – приезжать в нее. Найденные в Спарте иноземцы подлежали немедленной высылке. «С новыми лицами входят, естественно, и новые речи, с новыми речами являются новые понятия, вследствие чего на сцену выступает множество желаний и стремлений, не имеющих ничего общего с установившимся порядком правления. Поэтому Ликург считал нужным строже беречь родной город от заразы дурных нравов, нежели от чумы», – сообщает Плутарх.
Воспитание подрастающего поколения считалось в Спарте делом государственной важности и прямой задачей государства. У Плутарха находим рассказ о своеобразной спартанской «евгенике». Забота об улучшении «человеческой породы» выражалась у них в уничтожении слабых и безобразных детей: их бросали в пропасть. Подобный «искусственный отбор» был нацелен на укрепление тела и духа, а не на поддержание экономики царства. «Побочным» результатом уничтожения нежизнеспособных детей являлось и сокращение количества нежелательных едоков. По достижении семилетнего возраста мальчиков собирали в лагеря и делили на отряды, называвшиеся «агелами» (буквально «стая»). С этого возраста дети жили вместе и приучались играть и проводить время в коллективе. Самый сообразительный и спортивный из них становился во главе детского отряда, прочим же мальчикам полагалось его слушаться и брать с него пример. Старики присматривали за детьми, при этом стараясь ссорить их и возбуждать соревновательность. Главными качествами, которые воспитывали у маленьких спартанцев, были беспрекословное повиновение, выносливость, упорство и умение побеждать любой ценой. Постепенно условия содержания детей менялись в сторону большой строгости: их приучали ходить босыми, а с тринадцати лет подростки получали всего по одному плащу в год. Свои постели они должны были делать сами из речного тростника, который им приходилось рвать голыми руками.
Питание было самым скудным, чтобы подростки привыкли к постоянному голоду и умели его переносить. Как сообщает Плутарх, спартанских детей, собранных в военные лагеря, держали впроголодь, чтобы заставить их бороться с лишениями и стать смелыми и хитрыми. Спартанцы сделали удивительное педагогическое открытие: дети вырастают смелыми, если у них получается воровать у взрослых. «Старшим детям было приказано собирать дрова, маленьким – овощи. Все, что они приносили, было ворованным. Одни отправлялись для этого в сады, другие прокрадывались в сисситии, стараясь выказать всю свою хитрость и осторожность. Попавшегося без пощады били плетью как плохого, неловкого вора. Если представлялся случай, они крали и приготовленную еду, причем учились нападать на спавших и на плохих сторожей. Дети старались, – пишет Плутарх дальше, – как можно тщательнее скрыть свое воровство».
Юные спартанцы учились только писать и читать. «Все же остальные виды образования были изгнаны из страны; не только сами науки, но и люди, ими занимающиеся. Воспитание было направлено к тому, чтобы юноши умели подчиняться и мужественно переносить страдания, а в битвах умирать или добиваться победы». В древней Спарте не было литературы. Характерное исключение составляют стихи поэта Тиртея. О Тиртее существует ненадежное в историческом плане предание, содержащее, однако, примечательную оценку его поэтического творчества. Предание гласит, что во время второй мессенской войны (первая половина VII в. до н. э.) дельфийский оракул повелел спартанцам попросить себе полководца у афинян. Желая посмеяться над спартанцами, афиняне отправили им хромого школьного учителя Тиртея. По легенде, Тиртей сумел оказаться полезным, своими песнями подняв боевой дух спартанских воинов. Оставшиеся от него военные марши в основном повествуют о том, как устроена спартанская фаланга и как прекрасны трупы погибших за родину юношей. Кстати, Спарта считалась едва ли не самым музыкальным государством Эллады: к музыке и пению ее граждане относились весьма серьезно. Они не без основания полагали, что песни подбадривают человека и особенно подходят для военных упражнений. Наступая на врага, спартанцы пели хором под аккомпанемент флейты.
Прохождение полного курса обучения в военно-спортивных лагерях было обязательным условием становления гражданина. Вся Греция признавала эффективность практики детских батальонов как способа вырастить идеальных солдат, и армия Спарты считалась среди греков самой боеспособной, но перенимать этот опыт нигде не пробовали. Плутарх прямо говорит, что военные походы были для спартанцев возможностью отдохнуть от такой жизни: «На всей земле для одних лишь спартанцев война оказывалась отдыхом от подготовки к ней».
В Спарте никто не имел права обедать дома. В центре общественной жизни были «обеденные клубы», называвшиеся «сисситии» (буквально – «совместное питание» или «общий стол»). Члены таких «обеденных клубов» сдавали продукты в общий котел, чтобы их можно было съесть за общим обедом. По преданию, сисситии были задуманы самим Ликургом как инструмент поддержания равенства, с помощью которого община могла контролировать образ жизни спартанцев. Расчет был сделан на то, что самое эффективное «промывание мозгов» достигается в небольших коллективах, где все находятся на виду у всех, где жизнь каждого человека зависит от мнения людей, составляющих его ближайшее социальное окружение. В сисситиях состояло по 15–20 человек, а товарищеские связи на поверку оказывались оборотной стороной почти полицейского надзора каждого за каждым. Помимо этого, общие трапезы не давали человеку почувствовать вкус к роскоши. Было запрещено являться на такие обеды сытым, после домашнего обеда. Сотрапезники строго следили друг за другом, высматривая тех, кто не ест, и того, кому самая грубая пища не лезла в глотку, поднимали на смех. Излюбленным блюдом на сисситиях являлась «черная похлебка». Судя по всему, есть ее было большим испытанием, требовавшим поистине спартанской выдержки. Плутарх пишет: «Старики отказывались от мяса, отдавая свою долю молодым, а сами наливали себе свое кушанье, похлебку. Говорят, один понтийский царь купил себе даже спартанского повара исключительно для приготовления “черной похлебки”, но, когда попробовал ее, с отвращением выплюнул и страшно рассердился. “Царь, – сказал повар, – прежде чем есть эту похлебку, нужно выкупаться в Эвроте!”»
В «Истории» Геродота приводится диалог персидского царя Ксеркса с «военным экспертом» по имени Демарат. Отвечая на вопрос о военной силе греков, Демарат называет спартанцев людьми, способными оказать полчищам персов самое эффективное сопротивление. Ксеркс принимает такой ответ с нескрываемым недоверием: восточный деспот сомневался в боеспособности войск, которых не гонят в бой плетью. В глазах персидского царя свободные люди были негодными солдатами, которые разбегутся при первой же атаке, и только деспотическая власть способна рождать дисциплину. Демарат отвечает Ксерксу, что тот просто не знает спартанского государства: «Они свободны, но не во всех отношениях. Есть у них владыка – это закон, которого они страшатся больше, чем твой народ тебя. А веление закона у спартанцев всегда одно и то же: закон запрещает в битве бежать перед любой военной силой врага, но велит оставаться в строю, победить или погибнуть».
Если верить Геродоту, этот диалог предварял одну из самых славных страниц греческой и спартанской истории – битву при Фермопилах. Фермопилами называлось несуществующее ныне ущелье, через которое в древности лежал путь в Среднюю Грецию. В этом месте в 480 г. до н. э. отряды греческих городов попытались задержать персидскую армию Ксеркса. Когда персам удался обходной маневр, ущелье превратилось в ловушку. Что было дальше, не совсем понятно. То ли греки решились на организованный отход под прикрытием спартанского арьергарда, то ли началось их форменное бегство. Так или иначе, триста спартанцев во главе с царем Леонидом не двинулись с места и были истреблены до последнего человека. История этого страшного боя окружена легендарными подробностями, леденящими кровь. В ответ на благоразумные опасения одного фессалийца, говорившего, что тучи персидских стрел способны затмить солнце, бесстрашный спартанец будто бы ответил: «Наш приятель принес хорошую новость: если персы затмят солнце, можно будет сражаться в тени». В уста предводителя спартанцев царя Леонида древние рассказчики вложили не менее знаменитые слова. Как сообщает Диодор Сицилийский, «Леонид приказал воинам позавтракать, так как обедать, дескать, они будут уже на том свете». Когда оружие пришло в негодность, спартанцы защищались камнями и кулаками. На месте их гибели впоследствии был поставлен монумент в виде каменного льва со знаменитой эпитафией, написанной известным древнегреческим поэтом Симонидом: «Странник! Ступай и поведай ты гражданам Лакедемона, что их заветам верны, здесь мы костьми легли».
Спартанцу, оставившему своих и отступившему с поля боя, лучше было умереть. Такому человеку до конца дней не было прощения и места в обществе, он становился изгоем. По словам Ксенофонта, «в Спарте скорее предпочитали смерть, чем такую бесчестную и позорную жизнь». Выживших при Фермопилах спартанцев было двое. Один был отправлен гонцом в Фессалию и потому остался в живых. О его последующей судьбе Геродот сообщает одной красноречивой фразой: «По возвращении в Спарту его ожидало бесчестие, и он повесился». Второго звали Аристодем. Он страдал тяжелым недугом, и поэтому царь Леонид сам отпустил его из лагеря на лечение в соседнее селение. «По возвращении в Лакедемон, – пишет Геродот, – Аристодема ожидали бесчестие и позор. Бесчестие состояло в том, что никто не зажигал ему огня и не разговаривал с ним, а позор – в том, что ему дали прозвище Аристодем-Трус». Аристодем искал и нашел смерть год спустя в битве с персами при Платеях. По общему признанию греков, он показал себя как самый доблестный из всех воинов. Но спартанцы отказались удостоить его «великих почестей», так как полагали, «что Аристодем бился, как исступленный, выйдя из рядов, и совершил великие подвиги лишь потому, что явно искал смерти из-за своей вины». Никакие подвиги и даже героическая смерть не могли смыть позорного клейма.
Положение спартанских женщин расценивалось в Греции как нечто ненормальное, далеко выходящее за рамки привычного и приемлемого. Греческие государства были «мужскими клубами», где женщине не отводилось никакого места. Роль женщины в обществе ограничивалась кругом ее домашних обязанностей и их выполнением. Когда афинский комедиограф Аристофан в комедии «Ли-систрата» показывает, как женщины завладевают Афинами и объявляют мужьям сексуальную забастовку, мы на самом деле абсолютно не понимаем юмора. А юмор состоит в том, что большего абсурда жители Афин и других греческих городов не могли себе даже представить. То же, что творилось в Спарте, в глазах всей Эллады походило на такую уморительную и неприличную комедию. Греки считали спартанок распутными и неуправляемыми, вышедшими из повиновения своих мужей и даже смеющими ими командовать, а это казалось тем более странным на фоне строгостей легендарных законов Ликурга. По словам Аристотеля, Ликург сумел создать законы только для мужской половины Спарты, с распущенностью и своеволием спартанских женщин великий законодатель якобы не смог ничего поделать. В действительности же «женская эмансипация» выглядит органичной частью «революции Ликурга». Если во всей Греции семья являлась ячейкой общества, а женщины были чем-то вроде семейного имущества, то спартанские законы стремились во всем ограничить роль семьи. Идеи спартанского коллективизма и воспитания личности распространились и на женщин, а это означало, что в существе женского пола уважали человека и личность. Именно этого остальные греки не могли или не хотели понять.
Юные спартанки не сидели взаперти в ожидании замужества. Подобно мальчишкам, они разбивались на отряды и проходили спортивную подготовку, упражняясь в беге, борьбе, метании копья и диска. Пикантность этим атлетическим упражнениям добавляло то, что молодые люди обоего пола состязались на глазах друг у друга. Юноши были обнаженными, а девушки занимались спортом если не нагишом, то в эфемерных хитончиках. На праздники нагие юноши и девушки устраивали торжественные шествия, сопровождавшиеся гимнастическими упражнениями, песнями и плясками. Древние греки придавали наготе огромное значение, они считали ее одним из своих отличий от варваров, поэтому на спортивных играх атлеты выступали обнаженными.
Подобное внимание к нагому человеческому телу можно понять только в свете греческой философии. Однако во всей Греции это касалось мужчин, а не женщин. Греческие женщины ходили с головы до ног стыдливо укутанные в одежды. В манере спартанок публично обнажаться многие в Греции упорно видели одно беспутство. Один Плутарх сумел разглядеть присущие обнаженным спартанкам высокие моральные принципы. Плутарх подчеркивал: публичное обнажение и спортивные состязания спартанок способствовали возвышенному образу мыслей и укрепляли в них чувство собственного достоинства: «В наготе девушек не было ничего неприличного. Они были по-прежнему стыдливы и далеки от соблазна, напротив, этим они приучались к простоте, заботам о своем теле. Кроме того, женщинам внушался благородный образ мыслей, сознание, что и она может приобщиться к доблести и почету. Вот почему спартанки могли говорить и думать так, как рассказывают о жене царя Леонида по имени Горго. Одна афинянка сказала ей: «Одни вы, спартанки, делаете что хотите со своими мужьями». – «Да, но ведь одни мы и рожаем мужей», – ответила царица».
Полученное воспитание делало спартанок мужественными и дерзкими на язык, что первыми чувствовали на себе их мужья. Спартанские женщины свободно высказывали свое мнение и отличались независимым поведением. И если греки смотрели на подобное с удивлением, то спартанцы считали естественным, что женщины включались в жизнь государства. С гордыми словами «со щитом или на щите» на устах спартанки посылали в битву своих сыновей и с презрением отказывались от них, если сыновья не исполняли воинского долга достойно. Само спартанское государство в такую минуту говорило их устами. Спартанки рожали будущих воинов, и общественное мнение Спарты признавало за женщинами немалую свободу в выборе полового партнера и отца своего ребенка. Кто, как не сама женщина, сможет выбрать будущему воину лучшего отца? И вовсе не обязательно, чтобы отцом становился муж. Как изящно выразился Плутарх, Ликург стремился вытравить из умов сограждан «глупую ревность» и предоставлял достойным людям возможность «сообща заводить детей». Остальная Греция называла это распутством. Спартанцы же заботились об улучшении человеческой породы.
Типичная для Древнего Востока авторитарная форма государства, деспотия, не прижилась в Греции. Излюбленный греками тип общественного устройства – коллективы граждан, самостоятельно решающих свою судьбу. Политика находилась в совместном ведении граждан, и оттого, насколько успешно они формировали и проводили политику государства, напрямую зависело благополучие всех и каждого. Поэтому все, что происходило в Спарте, затрагивало всех на личном уровне. Такая плотная жизненная среда имела и свои темные стороны. Когда все зависят друг от друга, жизнь в государстве легко превращается в кошмар. Бедой греческих городов-государств являлась хроническая внутренняя нестабильность.
Спарта подала пример радикального и окончательного разрешения «социального вопроса». Законы, приписываемые Ликургу, делали ставку на принципиальную невозможность возникновения внутренних конфликтов, расшатывающих гражданский коллектив. После «революции Ликурга» реальным фактом спартанской жизни стал идеал единства и равенства граждан как залог стабильности и силы Спарты. Все спартанцы до единого переместились в правящее сословие. Все законы служили поддержанию гражданского равенства и единомыслия граждан – и ничему другому. Это и придавало государству небывалую мощь. В начале V в. до н. э. Спарта возглавила сопротивление нашествию полчищ персидского царя Ксеркса. Затем вопрос о первенстве в Греции решался в споре с Афинами, другим крупнейшим и влиятельным греческим государством, антагонистом и антиподом Спарты. Вопреки прогнозам противников спартанцы вышли из этой схватки победителями: победа над Афинами в Пелопоннесской войне на время принесла Спарте гегемонию над большей частью Эллады.
Древние греки смотрели на спартанское государство со смешанным чувством. Величайшие философы Платон и Аристотель были далеки от преклонения перед спартанскими порядками, но и они в своих проектах идеального государства в большей или меньшей мере взяли за основу пример Спарты. Для Платона и Аристотеля Спарта являла собой эталон стабильности и гражданского мира, позволяющий избежать тирании, с одной стороны, и анархии – с другой. Казалось, именно спартанцы лучше остальных жителей Эллады воплотили в жизнь идею греческого государства как дееспособного коллектива. Платон же ценил и основную спартанскую идею тотального единства и равенства, и практические способы ее реализации, изображая идеальное государство в своих «Законах» со многими чертами спартанского царства. Основываясь на примере Спарты, философ писал: «Никто никогда не должен оставаться без начальника – ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению. На войне и в мирное время всегда надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться, например, по первому его приказу останавливаться на месте, идти вперед, приступать к упражнениям, умываться, питаться и пробуждаться ночью для несения охраны и для исполнения поручений. Словом, пусть человеческая душа научится не уметь делать что-либо отдельно от других людей, и человек не будет понимать, как это возможно».
<<Назад Вперёд>>
Просмотров: 5188