История археологии знает немало удивительных открытий. Но только в редких случаях, вопреки устоявшемуся мнению, такие открытия являются результатом везения. За любой археологической находкой стоит тяжелый труд, большие знания и точный расчет, а иногда и фанатичная вера в свою правоту. История Генриха Шлимана, рассказанная выше, тому подтверждение.



   Позже Шлиман так же упорно искал могилу Агамемнона, руководствуясь «Описанием Эллады» Павсания. И снова добился своего, нашел прекрасную гробницу в Микенском акрополе. Конечно, гробница принадлежала не Агамемнону, но, во всяком случае, это было богатейшее и несомненно царское погребение с массой золотых вещей. Кроме того, было найдено еще пять могил, также весьма богатых.

   Имена царей, похороненных в микенских царских могилах, неизвестны. Мы не знаем, где покоятся останки многих великих мужей древности. Но иногда гробницы приоткрывают свои тайны…

   …Когда греческий археолог Манолис Андроникос открыл золотой ящик, ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы сохранить видимость профессионально-холодного отношения к происходящему, – в ящике находились кремированные останки. Но чьи? «У нас чуть глаза не вылезли из орбит, – признавался потом Андроникос, вспоминая охватившие его в тот момент чувства. – Я отошел немного в сторону от коллег – участников раскопок, от зрителей и полицейских и постоял в одиночестве, чтобы пережить это невероятное ощущение. По всем признакам, мы нашли царское погребение; и если мы верно датировали найденные предметы – а оснований сомневаться, по-видимому, не было, – то я не решался даже подумать о значении находки. Впервые по позвоночнику прошла дрожь, словно меня ударило током. Неужели я держал в руках кости Филиппа? Такая мысль представлялась настолько ошеломляющей, что мозг отказывался ее воспринимать».

   Филипп II – одна из самых ярких фигур античности. Взойдя на македонский престол в возрасте 23 лет, Филипп всего за четыре года поднял свое царство до уровня самых сильных греческих государств, а спустя еще 17 лет стал владыкой всей Эллады, включая и прежде могущественные Афины. Но наиболее значительное достижение царя, обеспечившее ему место в истории, – его отцовство: сын Филиппа Александр Великий создал самую прославленную в древнем мире империю.

   Найденное Андроникосом погребение – холм 110 м в диаметре, известный как Великий курган, – расположено в неровной местности у македонской деревни Вергина, примерно в 48 км к северу от горы Олимп. На буквально испещренной следами античного величия территории находится около 300 могильных насыпей, а также руины дворца, театра, храмов, прославивших царскую столицу. Впервые эта площадка привлекла внимание археологов в 1855 г., когда в случайном разговоре с местным священником о ее существовании узнал путешествовавший по здешней округе молодой французский ученый Леон Юзи.

   Юзи сам начал раскопки, но их вскоре прервала эпидемия малярии среди рабочих. Тем не менее француз предсказал, что в один прекрасный день Вергина поведает замечательные тайны. «В этих македонских памятниках, как и в подземных могильниках Египта и Этрурии, – писал он, – нам предстоит найти не просто некий набор древних предметов, здесь в ожидании открытия лежат жизнь и история целого народа».

   Андроникос с коллегами начали копать Великий курган в конце августа 1977 г. За несколько недель раскопок им удалось обнаружить три важных объекта: фундамент здания – предположительно геройона, то есть святилища для отправления культа покойного; гробницу, в которой уже побывали воры, с прекрасным настенным изображением похищения Аидом божественной девицы Персефоны, и самый интригующий – вторую гробницу, превосходящую первую размерами. Последний памятник имел две закрытые и неповрежденные мраморные двери – единственную пару дверей, сохранившуюся в целости.

   Над входом на фасаде усыпальницы был живописный фриз, исполненный с величайшим мастерством и представляющий охотников, которые преследуют льва, оленя, пернатую дичь и других животных. «Размер погребения, – писал Манолис Андроникос, – редчайшая настенная роспись, а также найденная поблизости «малая» могила и фундамент геройона заставляли предположить, что в этой гробнице должна покоиться какая-то необычайно важная персона».

   В ноябре археологи проникли в погребальное помещение. Чтобы не повредить двери, ученые прибегли к испытанному способу древних грабителей могил: они вынули последнюю деталь, крепившую сооружение усыпальницы – так называемый замковый камень на оси сводчатого потолка. Андроникос знал, что камень лежит у дальней стены склепа и его можно извлечь, не разрушая всю конструкцию. Заглянув в отверстие, археолог увидел комнату, заполненную грудами драгоценных погребальных предметов. Прежде всего его поразили краски: темно-зеленая патина окислившейся бронзы, красно-черное ржавое железо, блеск старого серебра, куски дерева, почерневшего от огня и истлевшего, но мерцающего крошечными золотыми листочками.

   Вскоре стала различима и форма предметов: прекрасной работы сосуды для омовений и для еды; большая круглая накладка для щита; полдюжины наконечников от копий; меч; комплект защитного снаряжения с соответствующей царскому достоинству отделкой и включающий украшенный золотом сборный панцирь, а также высокий гребенчатый шлем – его форма отличала македонских воинов в эпоху Филиппа и Александра. Рядом лежала позолоченная серебряная корона, подобная той, что присутствует на древних изображениях Александра и его преемников.

   Но все эти сокровища померкли перед находкой, обнаруженной у дальней стены помещения: мраморным саркофагом с квадратной крышкой – размеры его составляли 76x76 см. Только после того, как были детально описаны все другие найденные предметы и прибыли нужные технические специалисты и реставраторы, Андроникос разрешил поднять мраморную плиту. Внутри оказался еще один контейнер: ящик из чистого золота с шестнадцатиконечной звездой на крышке. Его сразу определили как ларнакс – сосуд для хранения обуглившихся костей кремированного тела.

   И действительно, кости, которые теперь рассчитывал обнаружить Андроникос, лежали внутри ящика, а вместе с ними золотой венок из выполненных с поражающей воображение точностью дубовых листьев и миниатюрных желудей. Кости, очевидно, прежде были завернуты в пурпурную материю – этот цвет принадлежал царям; когда ткань распалась, кости впитали краску, оставившую на них темно-синие полосы. Зрелище напомнило Андроникосу гомеровское описание похорон Гектора – героя, убитого Ахиллом во время Троянской войны. Согласно «Илиаде», товарищи Гектора «собрали белые кости и положили их в золотую урну, завернув в мягкие пурпурные одежды».

   Кто бы ни отдавал последние почести праху, обнаруженному в усыпальнице, он либо следовал погребальным обычаям греков давно минувших времен, либо – что более вероятно – воспроизвел каждую подробность отрывка из поэмы, знакомой всякому грамотному человеку, говорившему по-гречески, в том числе и членам царствующего дома Македонии.

   Андроникос признавал, что такое свидетельство – лишь ассоциативная догадка, а не твердое доказательство. Возможно, человек в усыпальнице был просто близким родственником Александра Великого (достоверно известно, что сам Александр был похоронен в другом месте). Но, сравнивая и анализируя находки из погребения, археолог все больше убеждался: здесь наверняка покоится прах одного из македонских царей второй половины IV в. до н. э., и очень возможно – родного отца Александра, Филиппа II.

   Андроникос датировал множество предметов из гробницы и материалы, использованные для ее сооружения, временем, охватывающим период жизни Филиппа и Александра. Среди прочих аргументов он указал на разительное портретное сходство найденных в усыпальнице фигурок из сцены охоты, изображенной на фасаде, и четырнадцати миниатюрных резных головок из слоновой кости, которые могли украшать истлевшие детали деревянной мебели, – с лицами на ряде медальонов и фресок, которые традиционно считаются портретами этих двух македонских царей.

   Были также обнаружены известные по древним источникам боевые раны Филиппа. У одной из фигурок из слоновой кости, например, Андроникос разглядел крошечный шрам на правой брови, пересекавший явно незрячий глаз. Археолог знал: в этот глаз Филиппа поразила стрела во время одной из битв в 354 г. до н. э. Позднее группа английских исследователей, изучив кости черепа, извлеченные из ларнакса, пришла к выводу, что отметины на правой глазнице соответствуют остающимся после ранения стрелой.

   Среди погребальных предметов ученые нашли пару золоченых поножей – металлических пластин, закрывавших голени воина. При их изучении выяснилось, что форма левого щитка неправильная, и он почти на 3,8 см короче правого. Андроникос счел это несоответствие убедительным свидетельством двух ранений в ногу, полученных Филиппом в сражениях и приведших к хромоте, о которой упоминает оратор Демосфен и другие классические авторы.

   Некоторые коллеги Андроникоса, однако, оспаривали его предположение о том, что в этой могиле находятся останки Филиппа. Они утверждали, что период, которым датируется усыпальница, охватывает также время царствования еще одного из трех сыновей Филиппа II – Филиппа III Арридея. Он стал преемником Александра на македонском престоле, хотя вряд ли мог сравниться со своим братом. Согласно свидетельствам историков той эпохи, Филипп III страдал эпилепсией и другими тяжелыми заболеваниями. Физически слабый, он едва ли мог справиться с оружием и защитными доспехами, которые в значительном количестве представлены среди погребальных предметов, и кроме того, вряд ли ему были под силу энергичные развлечения под открытым небом, которые запечатлены на рельефе фасада.

   Однако и против того, что в усыпальнице похоронен Филипп II, есть не менее сильные доводы, нежели против принадлежности гробницы Арридею. Бочкообразная сводчатая конструкция погребального сооружения, по мнению ряда ученых, утвердилась в Македонии только после смерти Филиппа II, когда эту новаторскую для греков идею привезли на родину инженеры, побывавшие с Александром в Месопотамии. Найденная корона, утверждают скептики, также соответствует восточной царской атрибутике, заимствованной Александром у покоренных им азиатских правителей. А стиль, в котором выполнены две солонки, обнаруженные среди похоронной утвари, возник только спустя 20 или 30 лет после кончины Филиппа. Кроме того, невозможно доказать, что несовпадение в размерах и форме поножей связано с характером ранений на ноге Филиппа, упомянутых в исторических документах.

   Еще больше вопросов породил тот факт, что кремированный прах из ларнакса представлял собой не единственные останки в загадочной гробнице. В передней комнате археологи нашли еще один золотой ларнакс, в котором покоились кости женщины в возрасте от 20 до 30 лет, завернутые в золотую ткань с украшениями в виде пурпурных ветвей, листьев, цветов и спиралевидного орнамента. Идентификация женского праха вызвала еще более яростные споры. Если в усыпальнице погребен Филипп II, то кто эта женщина? Может быть, одна из его жен, наложниц или дочерей? Ученые тщательно изучили тексты той довольно богатой документами эпохи, чтобы детально воспроизвести генеалогическое древо Филиппа II, и выявили полдюжины женщин, занимавших – по рождению или по мужьям – достаточно высокое положение, которое давало право на царские погребальные почести.

   Однако кем бы ни оказалась покойная, среди ее похоронных принадлежностей найден комплект доспехов женщины – воительницы, а это заставило ученых предположить, что здесь погребена царица Евридика, супруга больного Филиппа III Арридея. Как македонское воплощение амазонки, Евридика прошла военную подготовку и, согласно хроникам, некоторое время командовала войсками Македонии. Если найденные кости принадлежат ей, тогда, конечно, появляется новый аргумент в пользу версии о том, что в мужской части царской усыпальницы похоронен Филипп Арридей.

   Тайна остается нераскрытой до сих пор и продолжает притягивать к себе внимание. Ученые, занимающие в споре разные позиции, по-прежнему пытаются найти аргументы, которые бы могли либо подтвердить предположение Андроникоса о личности погребенного в царском склепе, либо опровергнуть его. Однако независимо от того, какой Филипп лежит в гробнице – царь-воин и отец Александра или его болезненный преемник, обе стороны сходятся в том, что Вергина стоит, вероятно, на месте города Эги – первой столицы Македонии. В Эгах по традиции хоронили членов царского дома.

   Не вызывает сомнения и другое: сама найденная могила и та местность, где она расположена, являет собой богатейшую сокровищницу посланий и памятников «золотого века» Македонии, которая принесла греческую культуру в самое сердце Азии. Непосредственный процесс экспансии был насильственным и стремительным, он завершился в основном в течение срока правления выдающихся монархов – Филиппа II и Александра Великого. Однако результатом их завоеваний стало преобразование всей эллинской цивилизации Древней Греции в нечто более сложное и космополитичное, что определило политику, культуру и повседневную жизнь стран Средиземноморья на многие века вперед. Царь Александр оставил после себя в наследство эпоху эллинизма – время интеллектуального и художественного расцвета, – длившуюся почти 300 лет.

   В этот период основанные самим Александром или его политическими преемниками великие города поднялись в Египте, Малой Азии и даже в Афганистане, куда дотянулась греческая цивилизация и где она встретилась с древним и не менее развитым обществом Индостанского субконтинента. На пути Александра и его преемников – азиатских царей Селевкидов и египетских Птолемеев – остались следы походов, разрушенные памятники, сохранившиеся по сей день воспоминания об ушедшем великолепии. От Балкан до Гиндукуша сохранились их могилы, храмы, дворцы, рынки, театры и крепости, иногда в таинственных обломках, иногда в поразительной целостности, пленяя воображение многих поколений археологов и вдохновляя их на дальнейшие поиски.

   Граждане Афин и других городов-государств Эллады считали северных соседей непонятным, чуждым для себя и едва ли не самым примитивным народом. Ведь македонцы по-прежнему придерживались древних племенных обычаев, давно забытых южанами. Здесь не было ни малейшего опыта демократического самоуправления, македонцы хранили верность наследственным вождям, подчиненным личной власти царя. Плодородные равнины Нижней Македонии, а также нагорья Верхней Македонии оставались поделенными на четыре царства, но равнинные цари из династии Аргеадов – предки Филиппа II – уже давно считали горцев своими подданными. А отношение к ним со стороны горцев менялось от поколения к поколению в зависимости от способности очередного Аргеада силой утвердить свою власть.

   Аргеады возводили собственную родословную к Гераклу, высшему из мифологических героев, сверхчеловеку, происшедшему от союза земной женщины и верховного бога – Зевса. Дом Аргеадов именовал себя «рожденные Зевсом», и Филипп, унаследовавший трон в 359 г. до н. э., отчеканил монеты с изображением Зевса и Геракла, чтобы напомнить миру о своем происхождении. К сожалению, большинство сведений о жизни Филиппа, дошедших до нас, оставлены историками (в частности, Плутархом), которые создавали тексты через три-четыре столетия после смерти царя и заимствовали материалы из ныне утраченных греческих источников.

   Согласно освященной временем традиции, следуя примеру монархов, имевших беспокойных соседей, Филипп для упрочения союзов и сосредоточения власти в одних руках использовал брачное ложе. За свою жизнь он женился пять раз, не дожидаясь порой перед очередным браком даже смерти при родах предыдущей супруги. Современники шутили по поводу стратегически рассчитанных по времени бракосочетаний Филиппа, говоря, что он обретал новую жену перед каждой новой войной.

   Его третья жена обладала, однако, гораздо более твердым характером, чем у самого Филиппа: Олимпия, царевна Молосского царского дома в Эпире, древнем государстве на границе сегодняшней Греции и Албании, вела свою родословную от главного героя Троянской войны Ахилла. Девушку выдали замуж, когда ей едва исполнилось 18 лет, но Олимпию не пугала перспектива борьбы за влияние с прочими супругами ее полигамно настроенного властелина. Хотя Олимпия родила ему Александра и дочь Клеопатру, Филипп скоро научился держаться от своей молосской царицы на расстоянии. Помимо того что Олимпия была сильной личностью, она еще страстно увлекалась таинственными древними культами, знала смертоносные заклинания и ворожбу, очень любила змей. Как пишет Плутарх, Филипп, направившись однажды к ней в спальню (очевидно, с амурными устремлениями), обнаружил рядом со спящей женой мирно свернувшуюся крупную змею; пыл царя внезапно угас, и он на цыпочках ретировался.

   Однако стремящийся к славе Филипп желал не только любить, но и сражаться. Весной 356 г. до н. э. его войско перешло реку Стримон на восточной границе Македонии и подчинило себе богатейший рудный район во Фракии, расположенный вокруг горы Пангей – неисчерпаемый по тем временам источник золота и серебра. Филипп поставил здесь гарнизоны, дабы обеспечить надежное господство на захваченной территории, и привлек для работы в рудниках многочисленных переселенцев из Македонии, после чего начал чеканить первые в европейской истории серийные золотые монеты (афинские деньги были серебряными и бронзовыми) и весьма расчетливо их использовать.

   Хорошо зная – ему приписывают соответствующее высказывание, – что ни один город не устоит перед груженным золотом ослом, если тот попытается войти в крепость через тайный ход, часть вновь приобретенных финансовых ресурсов Филипп направил на дипломатические подношения и взятки, которые обеспечили ему лояльность собственной аристократии и благожелательное отношение со стороны иноземных вождей и царей. Деньги вкладывались и в развитие собственно Македонии с целью осуществить переход от пастбищного хозяйства к земледелию: область в Нижней Македонии с жирными, плодородными почвами давно называли «садами Мидаса», по имени легендарного царя, обращавшего все в золото своим прикосновением, и Филипп намеревался извлечь из нее максимальную пользу. Для развития внутренних путей сообщения и укрепления безопасности своих владений царь прокладывал дороги и возводил крепости, а также поощрял рост городов как торговых центров.

   Львиная доля доходов шла у Филиппа на совершенствование армии. Он превратил отряды наемников и разноплеменных воинов в профессиональную и отлично вооруженную боевую силу, укрепив ее иностранцами, обладавшими выдающимися военными навыками. Конницу Филипп укомплектовал представителями македонской знати, а мужественная и стойкая пехота, вооруженная четырехметровыми сарисами (копьями, вдвое превышавшими по длине обычные метательные снаряды), набиралась из выносливых крестьян и горцев.

   Военные таланты юного Филиппа получили дополнительное развитие в Фивах. Фивы в 371 г. до н. э. нанесли поражение спартанцам при Левктрах, на востоке Центральной Греции, и стали одним из сильнейших городов-государств Эллады. Старший брат Филиппа, Александр, правивший в то время в Македонии, немедленно заключил с фиванцами союз и в доказательство искренности своих намерений отправил к ним в качестве почетного заложника пятнадцатилетнего Филиппа.

   Вынужденный воспользоваться фиванским гостеприимством, Филипп познакомился здесь с великим полководцем древности Эпаминондом, победителем при Левктрах, и получил от него неоценимые уроки наиболее эффективного применения различных родов войска, а также построения наступательного и оборонительного флангов. Сверх того Филипп усвоил важнейший принцип: «Самый лучший способ с наименьшей затратой сил победить противника – нанести ему удар не с самой слабой, а с самой сильной стороны». Поэтому, приняв под командование армию, Филипп вскоре превзошел соседние греческие города-государства, особенно в искусстве осады укреплений, в чем южане никогда не могли добиться заметных успехов. Более всего он поразил противников готовностью бросать войска в сражение даже зимой, считавшейся по традиции «мертвым сезоном», во время которого воины возвращались к родным очагам, отдыхали и приводили в порядок оружие.

   С 358 г. до н. э. Филипп начал собирать жатву по всей Аттике и вокруг нее. Там, где дипломатия оказывалась бессильной, македонский царь обнажал меч. Он спровоцировал мятежи и возмущение во многих городах-государствах Греции, изнурил афинских мореходов нескончаемой битвой за торговые маршруты и, наконец, стал хозяином главных торговых путей Юго-Восточной Европы: из Черного моря в Адриатику и из Дуная на юге до Коринфского залива. В Афинах Демосфен долго и страстно убеждал греков объединиться против Македонии. Но только в 339 г. до н. э., когда Филипп захватил Элатею – город к северо-востоку от горы Олимп, ключевую позицию на пути в Среднюю Грецию – и стал реально угрожать и Афинам, и Фивам, мечта великого оратора осуществилась: две державы заключили оборонительный союз.

   После первой неудавшейся попытки сдержать натиск северян союзники в августе 338 г. до н. э. встретили войско Филиппа при Херонее, городе к юго-востоку от горы Парнас. Афиняне начали наступление, и Филипп имитировал отход своего правого фланга, способствуя тем самым ослаблению центра греческой позиции, а его восемнадцатилетний сын Александр возглавил удар македонской конницы на левом фланге. Пробив брешь в рядах афинян, всадники Александра ворвались в нее и устремились к сердцу греческого воинства – знаменитому фиванскому Священному отряду, тому самому пехотному формированию, что тридцатью тремя годами раньше сокрушило под Левктрами спартанцев. Священный отряд пал, и вместе с ним умер «золотой век» независимых городов-государств Эллады.

   Филипп утвердился в качестве главы новой греческой конфедерации, хотя прежние его враги отказывали ему в праве просто быть членом подобного союза. Македонцев уже невозможно было отодвинуть за границы цивилизованной жизни и воспринимать их как иноземцев и не вполне эллинов: все властные рычаги теперь находились в их руках. А чтобы закрепить новое положение, решил Филипп, пришло время объединить всю Грецию в борьбе с общим врагом. В 336 г. до н. э. он отправил через Дарданеллы в Малую Азию 9000 пехотинцев и 1000 всадников, бросая вызов Персидской империи.

   Однако прежде чем выступить на Восток, Филипп оказался вовлечен в более опасную домашнюю войну в собственном дворце. По причинам, известным лишь ему, царь пошел на новый брак – с дочерью полководца, командовавшего македонскими войсками, и вскоре молодая жена забеременела. Олимпия, обеспокоенная тем, какие последствия это будет иметь для ее сына Александра как престолонаследника, ушла на второй план в очень воинственном расположении духа. Филипп же еще больше усложнил ситуацию тем, что выдал молодую Клеопатру, свою дочь от Олимпии, за молосского царя – дядю юной девушки. Остается только догадываться, какие чувства обуревали участников этой свадьбы.

   Оба бракосочетания отмечались длительными празднествами, в том числе состязаниями в театре Эг. Примерно 2300 лет спустя Манолис Андроникос найдет то место, где происходили эти торжества. Прокопав от дворца траншею длиной почти в 60 м, он обнаружил руины закругленной стены партера, первый ряд, боковые проходы и часть собственно сценического пространства. «Это такое невероятное открытие, – писал он позднее, – что его как будто специально поместили на пути наших раскопок».

   Возможно, современным археологам и помогали некие чудесные силы, имевшие власть над всем происходящим, но по отношению к античному царю они оказались куда менее благосклонными. На открытие церемонии царственного владыку сопровождала до театральной арены большая процессия македонской знати и воинов. Затем Филипп, желавший продемонстрировать собственную неуязвимость, приказал телохранителям отойти, а сам в девственно-белом одеянии один прошел в театр, встреченный неистовыми рукоплесканиями толпы.

   В это мгновение один из стражников (его звали Павсаний) подбежал к монарху и пронзил его мечом, а затем покинул театр. Белоснежное облачение царя потемнело от крови, и несколько молодых македонских аристократов устремились вслед за убийцей. Павсаний успел выскочить через городские ворота, но преследователи настигли его в старом винограднике и изрешетили дротиками.

   Мстители не успели еще извлечь оружие из тела убийцы, а по городу и среди придворных поползли слухи. Шептали, будто Павсания раньше связывала с царем любовь: Филипп в промежутках между гетеросексуальными контактами не пренебрегал и партнерами мужского пола. Но более осведомленные члены внутренней партии считали, что, хотя меч занес Павсаний, за ним, вероятно, стояли невидимые враги, ожидающие, когда клинок сделает свое дело. Как и можно было предположить, подозрение пало прежде всего на уязвленную молосскую царицу. «Главную вину, – сообщает Плутарх, – возложили на Олимпию». Играла ли она деятельную роль в заговоре, следствием которого была смерть Филиппа, использовала ли сверхъестественное воздействие, чтобы подвести его к зловещему концу, или просто отстранилась в ожидании грядущего возмездия, – Олимпия получила желаемое. А для истории половины мира более существенным стало то, что ее двадцатилетний сын Александр, уже накопивший опыт в дипломатии и в руководстве военными кампаниями, теперь готов был унаследовать – а в дальнейшем и превзойти – славу своего отца.