загрузка...

Эвелина Ганска скучала в своем украинском поместье Верховня. Ей было тридцать лет, и совсем молодой ее выдали за графа Ганского, богатого землевладельца, который был старше ее на двадцать два года. Конечно же, у него было целях двадцать две тысячи гектаров земли – как раз по тысяче на каждый год разницы в возрасте, – но этого, увы, было недостаточно, чтобы сделать прекрасную Эвелину счастливой.

Она родила пятерых детей, но четверо из них умерли. Осталась лишь дочка Анна, которую она обожала. Чтобы хоть чем-то себя занять, графиня, зная французский так же прекрасно, как польский и немецкий, принялась поглощать французскую беллетристику, столь пышно расцветшую в те, 1830-е гг. Прочитав Ламартина, Гюго, Шатобриана, Жорж Санд, она открыла Бальзака. И это открытие ее поистине потрясло. Она восхищалась «Шуанами» и «Ужасным эпизодом», но реализм «Шагреневой кожи» и особенно отсутствие «нежной влюбленной» ее просто шокировали. Она поняла, что должна написать ее автору, выразить ему свое восхищение, но только сделать это поосторожней. И оттого ее письмо было подписано «Незнакомка» и не содержало обратного адреса.

Так было положено начало одной из самых прославленных любовных переписок в истории литературы – ей было суждено продлиться целых пятнадцать лет!

Онорэ де Бальзаку тогда было тридцать три года, и он как раз собирался прервать свой и вправду чересчур целомудренный роман с маркизой де Кастри, этим «ангелом доброты», которую он превратил в «Герцогиню де Ланже».

^{Мадам Ганска}

Письмо из Одессы, подписанные «Незнакомка», возбудили любопытство Бальзака. Почерк был милый, стиль изящный, бумага хорошего качества… Его воображение распалилось. Конечно же, это какая-то русская или польская княгиня! И женщина дикой красоты… Но как ей ответить? К его счастью, однажды мадам Ганска прибавила к своей записке следующие строки: «Одно ваше слово в “Ежедневнике” даст мне уверенность, что вы получили мое письмо и что я могу писать вам без боязни. Подпишитесь: для Э.Г.Б.» «Ежедневник» был единственной французской газетой, которую после 1830 г. разрешили продавать в России. Бальзак не заставил себя долго упрашивать, и в номере за девятое декабря 1832 г.можно прочесть следующие строки: «М. де Б. получил предназначенное для него послание; только сегодня он смог поместить уведомление о получении в этой газете и весьма сожалеет, что не знает, кому адресовать свой ответ. Для Э.Г.Б.». На этот раз «Незнакомка» открылась, дала свой адрес, и от Верховни до Парижа и обратно закружили письма, весьма скоро ставшие вполне пламенными. «Когда я читаю ваши творения, – пишет Эвелина, – у меня сжимается сердце; вы поднимаете женщину до ее истинного достоинства… Ваш гений мне кажется несравненным, но надо, чтобы он стал божественным… Как мне иногда хочется оказаться рядом с вами, когда вас занимают эти глубокие мысли, которые вы так прекрасно выражаете, вы один, в молчании, своей собственной властью… Меня оживляет вечная истина, я чувствую, как зажигаюсь: вы один способны это понять и описать этот трепет чистой, святой любви, который заставляет меня любить, чтобы жить, и жить, чтобы любить. Отчего мне не описать вам всю свою душу и не позволить читать в моем сердце, которому так тесно быть заключенным в одном себе?..»

Бальзак прочел эти строки в упоении. «Если б вы знали, с какой силой души одинокая и никому не нужная бросается к живому чувству! Я вас люблю, незнакомка, – писал он ей, – и эта моя странность на самом деле лишь естественный результат пустой и несчастной жизни… Я как узник, который в своей камере вдруг слышит доносящийся издалека женский прекрасный голос… Я вас уже слишком люблю, даже ни разу не видев. В вашем письме было несколько фраз, от которых мое сердце забилось, и если б вы знали, с каким пылом я устремился к тому, чего так давно желал, на какую преданность я чувствую себя способным! Какое бы это было счастье для меня – подчинить свою жизнь одному дню! Все то самое нежное и романтичное, о чем может мечтать женщина, – все в моем сердце, но не как отражение, а как невероятное сходство мыслей. Простите мне мою горячность, ничтожность и наивность страдания».

Он тотчас же принялся изображать из себя несчастного и непонятого влюбленного. Отказы маркизы де Кастри его глубоко задевали. Его мечта приземленная: «Я страдаю из-за этой особы, – писал он Эвелине, – но не сужу ее. Я только думаю, что если бы вы любили кого-то и каждый день вы увлекали бы его на небеса, то, неожиданно разлюбив, вы не оставили бы его одного в холодной бездне после того, как он бы разжег огонь в вашей душе. Но забудьте это, я просто говорил с вами как будто с самим собой».

Мадам Ганска на это ответила: «Для вас я – Незнакомка и буду ею всю жизнь: вы никогда меня не узнаете», но точно так же, как она утверждала, еще в начале их переписки, что никогда не откроет ему даже своего имени, точно так же она не назначала своему дорогому романисту свиданий – в сентябре 1833 г. в Нешателе, куда она должна была прибыть со своим мужем.

Едва приехав в Нешатель, Бальзак отправился на променад в Дю Фобур и стал разглядывать всех встречных дам. Вдруг он увидел одно «прекрасное до восхищения» создание, у которого были «самые чудесные в мире черные волосы, нежная кожа, изумительно тонкая для брюнетки, маленькие ручки… и в глазах – сладострастное сияние…» В руке она держала роман Бальзака! Это она! Он приблизился:

– Эва!

– Онорэ!

По другой, менее романтической версии, встреча была гораздо менее случайной, и поначалу мадам Ганска была несколько разочарована внешней грубостью Бальзака. Но мощь, которая исходила от всего его вида, его блистательный ум, его остроумие и пылкая речь – довольно быстро соблазнили Эвелину. Несколько дней спустя, на середине Бьеннского озера, на острове Сен-Пьер, они обменялись первыми поцелуями, в то время как ее муж «был занят завтраком». Вскоре они обменивались и клятвами, планами и безумием. Они насмехались над злосчастным Ганским. Ему шестьдесят лет! Конечно же, он вот-вот умрет, и сразу же после погребения – брачная ночь! А пока длится ожидание, Онорэ посетит свою дорогую Эвелину на Украине. Они вместе поедут на Кавказ. Она приедет в Париж! И он познакомит ее со всеми романистами!

А на Рождество они отправятся в Женеву. О, как это будет чудесно! Они оба в восхищении от Байрона. Рука об руку они войдут на виллу Диодати. Они так взволнованы, плачут, вздыхают.

«Потом вдруг, – рассказывает Жюль Берто, – душой Бальзака овладел приступ безумной радости, некий порыв жизненной силы. Он отпустил руку мадам Ганска, застывшей в восхищении перед такой перспективой, и, бросившись в пустой салон, пробежал по нему галопом…»

Она – его «роза Востока», «Северная звезда» и его «лесная фея».

Однако Бальзаку надо возвращаться в Париж, где его ожидают, помимо жуткой толпы кредиторов, контакты с издателями, по которым он просто обязан стать неким ужаснейшим каторжником от литературы. Он встает в полночь и, попивая свой знаменитый кофе, работает до шести вечера! И еще находит время гулять с женщинами!

Мадам Ганска, мучимая ревностью, вынудила его обещать ей присоединиться к ней весной в Вене. Наконец, он выезжает, заняв у издателя 20 000 франков и частично удовлетворив своих кредиторов. И поручив к тому же своей сестре в его отсутствие отнести на Монт-де-Пьете его столовое серебро, чтобы чуть-чуть успокоить судебных крючкотворов и других заимодавцев.

В Вене Бальзак двенадцать часов проводит прикованным к столу, а остальные двенадцать – со своей горячо любимой полячкой. Эва устраивает ему сцены ревности. С кем он встречается в Париже? Она не вынесет соперницы! Она предпочтет больше с ним никогда не встречаться! Он восклицает:

– Не покидай меня, иначе я покончу с собой. Не разрушай доверия, ведь это единственное, что есть у нас в нашей чистой любви. Не ревнуй, ведь для этого нет никаких оснований. Чего ты опасаешься? Мои труды подтвердят тебе мою любовь.

Однако в течение восьми лет они не виделись; лишь кружение писем – эта литургия любви – как-то скрашивала долгую разлуку.

«Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!»

«О, милый ангел, если б ты знала, что значат твои слова для несчастного, который живет лишь благодаря своей Эве и который думает лишь о ней!»

«Ты – самая небесно-чистая душа, которую я знаю и ты опьяняюще прекрасна. Я ужасаюсь, когда понимаю, насколько моя жизнь принадлежит тебе!»

Конечно же, его жизнь принадлежит ей… но он никак не может отказаться от амурных похождений. Никто не продержится в целомудрии восемь лет, даже будучи влюбленным в Эвелину Ганска. Он ездил в Италию с пикантной и чувственной Каролиной Марбути. Но чтобы не навести Эвелину на подозрения, попросил Каролину носить мужскую одежду – та была очень рада обрядиться в костюм «маленького пажа». Однако мадам Ганска прознала про их побег. А парижские газеты сообщили ей другие детали жизни ее обожаемого Онорэ; и в их эпистолярный обмен проникли ревность, подозрения, упреки. Для него существует лишь Эвелина! Все прочее – клевета! Из всего этого он даже сделал рассказ, который стал его жизнью. А орда кредиторов терзала его упорно, как никогда прежде. Целый ливень повесток, вызовов в суд, арестов имущества…

«Я невыносимо страдаю, – писал он ей, – я достиг той нищеты, когда не хватает ни хлеба, ни свечей, ни бумаги. Я загнан в ловушку, как заяц…»

Наконец пятого января 1842 г. – вот уже почти десять лет тянется их любовь, несмотря на разлуку, – Бальзак получает от мадам Ганска письмо. Граф Гански только что умер! Эвелина свободна! Онорэ был до такой степени счастлив, «что провел целые сутки, тупо сидя в закрытом кабинете, не желая ни с кем разговаривать». И затем его охватило веселье. С 22 000 гектаров его «невесты» он может расплатиться со всеми! Кошмар, длившийся столькие годы, наконец прекратился! Он уже «взвешивал свое богатство, ощущал в руке арендную плату, пробегал по своей усадьбе, отдавал приказы своим людям, приказывал запрягать сво экипажи и прогуливался по своему парку. Какой чудесный реванш за все жуткие годы, что он прожил, какое прекрасное пробуждение!»

Но в письмах Эвелины ничего не говорилось о дальнейших планах. Разве она забыла свое обещание? Он ведь ничего не забыл! Бальзак написал ей с упреком: «Вы часто мне говорили: “Терпение. Вас любят настолько, насколько любите вы. Ничего не меняйте, ибо ничего не изменится”. Мы так поддерживали друг друга в нашем ожидании, так почему же нам не быть счастливыми теперь? Я жажду отыскать в ваших письмах всего два слова, и ищу их напрасно… О! Напишите мне, что ваша жизнь принадлежит мне, что ничто больше не нагонит тени на наше счестье!»

Но Эвелина отказалась рассеивать тени. Она – сама нерешительность. Те, кто ее окружают, хором говорят, что этот «заслуженный гуляка» желает только ее состояния! Она воздерживается – таков ее ответ. Чтобы прервать это воздержание, необходимо, чтобы она встретилась со своим женевским и венским любовником! И Онорэ предпринимает поездку в Россию.

Они встретились снова!

Эвелин теперь сорок два, а Бальзаку сорок три года! Для него «она так же прекрасна, так же молода», что и восемь лет назад. Он кричит ей это и пытается доказать. И тогда она позволяет себе оттаять. И скоро вновь вспыхивает пламя – сильно и прекрасно. Они «обжираются» ласками и в память об этих безумных объятиях и своем любовном аппетите решают отныне звать друг друга «волчатами». Он – ее волчонок. Она – его волчонок.

Но несмотря на всю любовь волчат, он смог вырвать у нее только одно обещание: они поженятся, когда он выплатит все долги. Другими словами, «никогда»! И несчастный отбыл в свой парижский ад, к своре судебных исполнителей, к своим знаменитым «делам», к экстравагантным финансовым проектам, которые все глубже и глубже влекли его в бездну долгов. Несбывшиеся жених и невеста снова встретились два года спустя и отправились в турне по Европе – через музеи и антикварные магазины – в компании Анны, ставшей уже восхитительной юной красавицей, невестой Георгия Мнишека, который тоже участвовал в их вояже.

В Париже Эвелина обосновалась на улице Де ла Тур, в двух шагах от улицы Басс – нынешней Франклина. После новой порции любовного напитка Эвелина вернулась в Россию и через три месяца объявила своему волчонку, что ожидает от него ребенка. Для Онорэ это было сладостным бредом! Он рыдал от радости. На этот раз Эвелине не отвертеться! Свадьба теперь – дело решенное. Но мадам Ганска произвела на свет мертвое дитя. Бальзак был безутешен.

«Не могу выразить, как я страдаю. Я так хотел этого ребенка: твоего и моего! Он был всей моей жизнью!»

Сраженный кровоизлиянием в мозг, он погрузился в летаргический сон, и врачи опасались, что его уже невозможно вывести обратно. Когда он пришел в себя, то первое, что заявил, было: свадьбу на этот раз нельзя откладывать! Эвелин обязана стать мадам де Бальзак! И ту же, множа свои долги, Онорэ купил будущее гнездо для «волчат», «летний домик Божон» в квартале Руль. Это был необитаемый дом. «Внешне, – писал один очевидец, – это было тесное строение всего с двумя окнами, выходящими на улицу, урезанных пропорций, с какой-то полудверью, обрамленной слуховыми оконцами. Справа от домика две дверцы, безыскусно украшенные, с молоточками, вели к вытянутому в длину двору, в котором и покоилась вся постройка». Внутренность дома казалась воплощением фантазий безумного архитектора. Бальзак забил все комнаты сувенирами, купленными во время совместных путешествий с Эвелин. Его друг Солар, издатель «Эпохи», просто окаменел однажды, посетив гнездо волчат, заваленное всяким хламом, большинство которого имело ценность лишь в воображении Бальзака. «Его глаза горели, – рассказывал Солар позже, – волосы всклокочены, ноздри трепетали, и он вытягивал руку к очередной вещице, словно демонстрируя фокус:

– Видите эту чашку? Это шедевр Ватто. Я отыскал ее в Германии и перевез в Париж. Взгляните, я вас прошу, на это полотно: “Суд Париса” – лучшая вещь Джорджоне. Музей предлагал мне за нее двенадцать тысяч франков, но я отказался. Знаете ли вы, что у меня здесь около четырехсот тысяч в картинах и других предметах искусства? Полюбуйтесь на портрет жены де Пальма Старого: жемчужина среди произведений этого великого художника. А вот!.. Теперь портрет мадам Грез, написанный неподражаемым Грезом. Дидро написал об этом рисунке двадцать божественных страниц в своем “Салоне”. Прочтите его “Салон”, это восхитительный кусок… А здесь портрет одного мальтийского рыцаря: он мне стоил кучу денег, времени и дипломатических усилий, которых хватило бы на завоевание Италии. Только приказ самого папы открыл для меня границы Римского государства. Таможенники пропустили его, содрогнувшись».

Когда мадам Ганска впервые приехала в этот ошеломляющий дом, она едва пришла в себя после осмотра… тем более, что «жених» заявил ей, что у него осталось лишь восемь франков наличности.

Когда они расстались, вопрос о свадьбе оставался все еще нерешенным. Онорэ все глубже погружался в маразм, у него начала развиваться болезнь сердца, и к Эвелине в Верховню приехал полутруп. Там, рядом с женщиной, которую он любил все больше и больше, рядом с очаровательной парой молодоженов Мнишек, он почувствовал, как возрождается к жизни. Однако Эвелина объявила ему, что передала все свое состояние дочери, оставив себе лишь пожизненную ренту, которая составляла ежегодно круглую сумму, с помощью которой Бальзак надеялся справиться с долгами, невзирая на то что их цифра стала просто фантастической. Эвелина уже внесла кое-какую сумму для успокоения кредиторов, которые грозились пустить его имущество с молотка. Но свадьба все-таки откладывалась… Бедный волчонок вернулся в Париж в 1848-м. Разразилась революция. Издатели были разорены. Бальзак жил один, подкрепляясь время от времени одним хлебом в своем элегантном особняке на улице Судьбы, ставшей потом улицей Братства. «Я постоянно страдаю сердцем. Малейшее волнение заставляет его трепетать… Я как хирург, ощущающий собственную болезнь и следящий за ней глазами науки, продолжаю страдать… Мой дорогой волчонок, мне не хватает жизни. Я несчастен и одинок, да не пошлет вам Господь ни одной из таких бед: а обе сразу – это слишком для человеческого существа!»

Наконец он бежал из Парижа и в последний раз отправился в Россию. Он «был подавлен смертельно». Он харкал кровью. Мадам Ганска, взволнованная, прониклась наконец жалостью и согласилась выйти за своего волчонка, который уже умирал. Церемония состоялась одиннадцатого марта 1850 г. в приходской церкви Бердичева. Как об этом писал Андре Бийи, «мысли, крутившиеся в эту ночь в голове Эвелины перед сном, были совсем не радостны. Быть женой автора “Человеческой комедии” кажется счастьем для обычного смертного… Но совсем другое дело, когда тот самый Бальзак, чье имя вы носите, еще живет рядом, спит в одной с вами кровати – истощенная плоть на двух подушках, которая дрожит, задыхается и конвульсивно сжимает вам руку, как будто цепляясь за жизнь, и повторяет едва слышным голосом:

“Мой волчонок, мой бедный волчонок, Эва, моя Эвелина, моя Эвелина… мне плохо, мне очень плохо… я умираю”».

Путь назад в Париж был настоящей голгофой. Погода была ужасной. Двадцать раз карета переворачивалась, попадая в глубокие выбоины. Двадцать раз Онорэ думал, что испустит дух на обочине. В Париже его знаменитый дом освещен изнутри, но крепко заперт. Надо идти искать слесаря. Открыли… Слуга совершенно спятил и встречает свою новую хозяйку невнятной и долгой речью.

После такого шекспировского возвращения Онорэ превратился в тень. Хотя он немного воспрял, увидев, что наконец дома, вместе с женой. Он шутит и кажется совершенно счастливым, что к его дому примыкает часовня.

– В этом доме Божона, – говорит он, – сад не так уж велик, зато есть кафедра маленькой церкви. Там на лестнице имеется маленькая дверка, которая открывается прямо в церковь. Один поворот ключа – и я на мессе. Этой кафедрой я дорожу больше, чем садом.

Но это были последние радости. На него ополчилась гангрена…

Виктор Гюго пришел навестить своего друга. «Кровать стояла в центре комнаты. Кровать из красного дерева, в ногах и изголовье которой были ремни и перекладины – приспособление, с помощью которого больной мог двигаться. Господин Бальзак лежал в этой кровати, оперев голову на груду подушек, к которой были прибавлены еще дамские красные подушечки, позаимствованные с канапе. Лицо его было сиреневым, почти черным, повернутым в правую сторону, с небритой бородой, седыми коротко стриженными волосами и застывшими глазами. Я видел его в профиль, он напоминал императора. Старая женщина-сиделка и слуга застыли по обе стороны от кровати. На столе у изголовья горела свеча, другая – на комоде, рядом с дверью. На ночном столике стояла золотая ваза. Эти женщина и мужчина молчали, как будто оцепенев от ужаса и слушали, как умирающий с шумом хрипит. Свеча у изголовья хорошо освещала портрет молодого человека, розоволицего и улыбающегося, висящий рядом с камином. От кровати шел невыносимый запах. Я чуть поднял одеяло и взял руку Бальзака в свою. Она была покрыта потом. Я пожал ее. Бальзак не ответил на это пожатие».

Вечером восемнадцатого августа 1850 г. Онорэ де Бальзак испустил дух. Эвелина плакала у изголовья. Может быть, ее мучила совесть за то, что она так опоздала, осчастливив великого человека… Однако она зажила в странном доме по улице Судьбы, выплатив долги своего мужа. И умерла лишь в 1882-м, в возрасте восьмидесяти двух лет, пережив на тридцать два года своего волчонка…