С. В. Конча. Исследования о летописи Иоакима

загрузка...

Наследие Василия Никитича Татищева (1688—1750), признаваемого первым российским историком и одновременно последним летописцем, еще долгое время будет привлекать внимание не только историографов и историков науки. Опередивший во многом свое время, В. Н. Татищев собрал и использовал в своей работе множество редких исторических документов, значительная часть из которых позже не сохранилась. Известия уникальных источников, донесенные текстом В. Н. Татищева, нередко оказываются чрезвычайно ценными для историков, вместе с тем порождая множество неизбежных при таком положении вещей вопросов, сомнений и дискуссий.

Первое место среди уникальных источников В. Н. Татищева (как в порядке изложения, так, очевидно, и по степени значимости) по праву принадлежит загадочной Иоакимовской летописи, споры вокруг которой ведутся уже более двух столетий¹.

Сама история обретения текста, названного летописью Иоакима, полна загадок и темных мест. По словам В. Н. Татищева, список летописи, содержащийся в трех тетрадях, был ему доставлен его родственником, настоятелем Бизюкова монастыря Мелхиседеком Борщовым. По заверениям последнего, документ якобы принадлежал некоему монаху Вениамину. Ознакомившись с рукописью, В. Н. Татищев нашел, что текст записан недавно и предположил, что ему доставлена свежая копия, специально для него изготовленная. Выписав ряд пространных фрагментов, историк отослал рукопись владельцу, выразив при этом пожелание ознакомиться с оригиналом летописи. Вскоре, однако, В. Н. Татищев получил известие о смерти Мельхиседека Борщова. Тетрадей, содержащих текст Иоакимовской летописи, среди вещей настоятеля обнаружено не было. Таинственного монаха Вениамина найти также не удалось, равно, как и прояснить вопрос о происхождении доставленного В. Н. Татищеву списка. Таким образом, все, что сохранилось от загадочной летописи Иоакима — это, уместившиеся на нескольких страницах, выписки В. Н. Татищева, позднее помещенные в первом томе его «Истории Российской»².

«Летопись» представляет собой сжатое изложение начального периода истории Руси — от наполненного литературными заимствованиями рассказа о приходе славян с Дуная до принятия христианства Владимиром. Будучи в целом близкой к прочим летописным версиям русской истории, летопись Иоакима содержит ряд подробностей, отсутствующих в «Повести временных лет», и несколько иначе трактует события, связанные с распространением и утверждением на Руси христианства. Текст загадочной летописи якобы начинался интригующей фразой: «О князех руских старобытных Нестор монах не добре сведом бе, что ся деяяо у нас славян во Новеграде, а святитель Иоаким добре сведомый написа...» Изложенный от лица очевидца событий рассказ о крещении Новгорода, как будто удостоверяет, что «святитель Иоаким» есть никто иной, как первый новгородский епископ Иоаким (ок. 990—1030), руке которого и должно принадлежать доведенное примерно до 990-х гг.³ (но не содержащее никаких дат) повествование о первых русских князьях.

Неверным было бы полагать, будто В. Н. Татищев отнесся к «летописи» с безоглядным доверием. Вполне резонные сомнения он излагает в сопровождающих текст пояснениях⁴. Тем не менее, он не исключал, что, по крайней мере, какая-то часть скопированных им фрагментов может восходить к реальному протографу XI в., не избежавшему позднейших, в том числе очень поздних вставок и наслоений, а также подвергшемуся значительным языковым изменениям в ходе многочисленных переписываний⁵. В. Н. Татищев принял решение не вносить «все сие в Нестерову (историю)», т. е. не включать сведения Иоакима в фактически воссоздаваемую им самим «историю российскую», а поместить оказавшийся в его распоряжении текст во вступительной части своего труда.

В первые десятилетия после выхода в свет (1767) первого тома труда В. Н. Татищева достоверность и реальность летописи Иоакима почти не поддавалась сомнению. «Иоаким» признавался наряду с «Нестором» одним из творцов летописной истории Древней Руси и пользовался крайне некритическим, порой, может быть, даже чрезмерным доверием⁶. Подобное положение вещей вызвало резкое неприятие со стороны Августа Шлецера, известного немецкого исследователя летописания, работавшего в России⁷. А.Шлецер не подвергнул текст подробному анализу, изначально полагая его за очевидную фальшивку. Он называл Иоакимовскую летопись (далее — ИЛ) «бессмысленным отрывком, уродливым произведением несведущего монаха»⁸ и всячески ратовал за исключение текста из круга исторических источников. Следует отметить, что А. Шлецер не направлял свою критику на В. Н. Татищева, считая его добросовестным и осторожным ученым, наследие которого должно быть изучено обстоятельно, а лишь полемизировал с современными ему авторами, которые были склонны признать аутентичность летописи Иоакима как целостного произведения.

Критика иноземного авторитета оказалась настолько эффективной, что маятник отношения к ИЛ сразу же качнулся в противоположную сторону. Резко негативно по вопросу о достоверности ИЛ высказываются авторитетные исторические светила первой половины XIX в., в частности Н. М. Карамзин, К. Ф. Калайдович, М. П. Погодин⁹. В научных кругах утверждается мнение, что В. Н. Татищев был введен в заблуждение кем-то из более-менее сведущих в летописании и исторических трудах ловкачей, пожелавших выдать собственное сочинение за древнюю летопись. Впрочем, попыток подвергнуть текст хотя бы поверхностному анализу, как и прежде, не проводилось.

Минуло еще несколько десятилетий, прежде чем в нерушимой, казалось бы, плотине недоверия к ИЛ образовалась небольшая брешь, пробитая замечанием словацкого историка П. Шафарика, о том, что содержащееся только в ИЛ указание на получение Владимиром первых христианских учителей из Болгарии вполне согласуется с характером и традициями русской церкви, длительное время пользовавшейся исключительно древнеболгарским языком и обнаруживающей болгарское посредство в обрядности при относительно незначительных следах непосредственного греческого влияния. Эта мысль была вскоре поддержана и развита русским церковным историком, преосвященным Макарием¹⁰. Примерно в это же время, пользовавшийся тогда уже значительным авторитетом историк С. М. Соловьев отметил, что приписываемый авторству Иоакима летописный отрывок не содержит в себе противоречий относительно начальной Киевской летописи («Повести временных лет»)¹¹. Ученый счел заслуживающими доверия уникальные сообщения летописи Иоакима о гонениях Святослава на христиан, войне Владимира с Ярополком¹², антихристианском бунте в Новгороде¹³, женах и детях Владимира¹⁴ и др.

Все эти обстоятельства способствовали постепенному изменению отношения к ИЛ и в частности подвигли тогда еще относительно молодого филолога-слависта П. А. Лавровского на специальное и разностороннее «исследование о летописи Иоакимовской»¹⁵.

Исследователь полагал вполне очевидным то, что «летопись» состоит из двух довольно существенно различающихся по характеру частей: 1) вступления «о народах», сочиненного явно не ранее XVI в. с характерными для того времени обильными заимствованиями из античных авторов (на что, впрочем, указал уже сам В. Н. Татищев); 2) собственно летописи, освещающей события от призвания Рюрика до крещения Руси и распределения сыновей Владимира правителями по городам. П. А. Лавровский подчеркивал, что полная едких насмешек критика А. Шлецера была направлена, главным образом, против сведений вступительной части, но содержащиеся там «нелепости» нисколько не могут бросить тень на вторую часть, имеющую совершенно отличное от первой происхождение¹⁶.

П. А. Лавровский уделил особо пристальное внимание сведениям ИЛ, не находящим прямых соответствий в Начальной Киевской летописи (ПВЛ), и обнаружил их явные или косвенные параллели в позднейших летописных компиляциях или же у иностранных авторов. Не лишним будет здесь указать важнейшие из его наблюдений:

1) Олег назван «шурином» — братом жены Рюрика (вероятной матери Игоря), это указание находит параллели в поздних летописных сборниках, где Олег назван «дядькой» Игоря¹⁷;
2) Намек на принятие христианства Аскольдом согласуется с указаниями целого ряда византийских авторов (патриарх Фотий, продолжатель Феофана, Скилица, Кедрин и др.) на крещение русов около 860-х гг. и прибытие к ним архиепископа около 870-х гг.¹⁸;
3) Указание на то, что Ольга была родом из Изборска (по ПВЛ — из Пскова) и принадлежала к роду Гостомысла, находит соответствие в «Степенной книге» и у польских авторов — Я. Длугоша, М. Стрыйковского¹⁹;
4) Древлянский князь Мал обозначен как «сын Нискинин». У Я. Длугоша, М. Стрыйковского, Вельского неизвестное ПВЛ имя «Нискиня» («Миски-на») заменяет имя Мала²⁰;
5) Указание на то, что Ольга до поездки в Константинополь была научена христианской вере (но опасалась открыто принять крещение) находит подтверждение в упоминании Константином Багрянородным священника Григория в окружении Ольги²¹;
6) По прибытию из Царьграда Ольга якобы строит деревянную церковь Святой Софии. Никоновская летопись упоминает, что Ольга перед смертью (ок. 970 г.) завещала свое село Будутин Богородице, при том, что Богородицей именовали позднее в Киеве именно храм Св. Софии. Титмар Мерзебург-зкий упоминает в контексте событий 1018 г. о храме Св. Софии в Киеве, якобы горевший накануне²²;
7) Об особо доброжелательном отношении князя Ярополка к христианам («любляше христианы и асче сам не крестися народа ради, но никому же не претяше») свидетельствует также «Степенная книга»²³;
8) Принимая христианство, Владимир якобы получает первых учителей из Болгарии, чему способствует некий царь Симеон; «Царь же болгарский Симеон приела иерей учены и книги довольны». В 988 г. царем Болгарии был Самуил (975—1014), однако, византийские источники (Кедрин и Зонара) свидетельствуют, что под именем Симеона (Симеон II) в Болгарии некоторое время (976—997) номинально правил сын царя Петра II Роман, считавшийся соправителем Самуила²⁴;
9) Указание на прибытие многих священнослужителей из Болгарии — «Они же (император и патриарх. — С. К.) вельми возрадовашася и прислаша митрополита Михаила, [...] болгарина сусча, с ним 4 епископы и многи иереи, диаконы и демественники от славян» — согласуется с распространением на Руси христианского учения на славянском языке: «учение Христово с первых дней его появления в нашем отечестве облеклось в Славянское родное ему слово»²⁵. Данное указание не входит в противоречие с утверждением Нестора (т. е. ПВД) о прибытии священнослужителей из Греции, так как они направлялись и курировались Константинопольской патриархией;
10) ИЛ называет Бориса и Глеба сыновьями «Анны царевны», тогда как по ПВД они являются детьми некой «болгарыни», Анна же названа сестрой византийских императоров Василия и Константина. Однако Глеб, изображаемый очень юным во время его смерти в 1015 г., едва ли мог родиться ранее 988 г., после которого Владимир жил только с Анной. Борис же, по свидетельству летописей, «единоматерен» Глебу. Остается предположить, что Анна была дочерью болгарского царя Петра, который был женат на сестре императора Романа II, отца Василия и Константина, т. е. Анна — не родная, а двоюродная сестра двух императоров, именно она могла быть названа «болгарыней»²⁶.

Проведенное разыскание привело П. А. Лавровского к выводу о том, что Иоакимовская летопись (точнее вторая ее часть) является вполне достоверным документом древнерусского времени: «...Основываясь на предложенном разборе, решаемся смело и открыто признать вторую часть летописи Яки-мовой содержащею достоверные, действительные известия о нашем отечестве [...]. Только она так прямо и решительно определяет значение у нас веры Христовой в IX и X столетиях и влияние ее на дела государственные: через нее становится для нас понятным и оставление Киевлянами Аскольда в пользу Олега и слабость Ярополка в борьбе с Владимиром и особенная любовь последнего к Борису»²⁷.

Что касается первой части таинственной рукописи, то П. А. Лавровский склонен был признать ее составителем самого ее владельца Мельхиседека Борщова, которому вздумалось прибавить к имеющемуся тексту вступление, основанное на выписках из польско-литовских писателей²⁸.

Мнение П. А. Лавровского нашло определенную поддержку в научной среде²⁹, но его основной вывод не мог убедить критически мыслящего читателя. Приведенные аргументы далеко не доказывали древности летописи, но лишь подводили к тому, что предполагаемый автор фальшивки должен был быть очень образованным человеком, сведущим в летописании, разбирающимся в исторических вопросах, знакомым с рядом иноземных свидетельств о Руси. Положительное следствие исследования П. А. Лавровского для многих состояло в том, что круг вероятных претендентов на авторство «подложной летописи» крайне сузился: сочинить «летопись» ни в коем случае не мог поверхностно начитанный в разного рода «повестях» и поздних компиляциях монах вроде Мельхиседека Борщова. На отсутствие явных несоответствий с начальной Киевской (Несторовой) летописью указал уже С. М. Соловьев, исследование же П. А. Лавровского со всей очевидностью продемонстрировало насколько тонким и продуманным должен был быть подход составителя второй части ИЛ (если признать текст созданным в XVII или в начале XVIII в.), насколько глубоким знатоком древнерусской истории был этот человек.

То, что сочинителем текста Иоакимовской летописи в первой половине XVIII в. едва ли мог быть кто-либо, кроме самого В. Н. Татищева, явственно ощущал Н. М. Карамзин, отнюдь не случайно (хотя и несколько скоропалительно) назвавший текст «шуткой Татищева»³⁰.

Вскользь высказанная корифеем идея нашла последователя в лице историка церкви Е. Е. Голубинского, который уже прямо и решительно обличал В. Н. Татищева, как создателя фальсификата³¹.

Главные доказательства того, что ИЛ не могла быть древней летописью, Е. Е. Голубинский видел в следующем³²:

1) Летопись Иоакима должна была составлять начало Новгородской летописи, которое не сохранилось, однако, известно, что Новгородская летопись считала первым митрополитом Руси Леона, а не Михаила, как в ИЛ;
2) Летопись Иоакима слишком кратко говорит о крещении Руси, что было бы невероятно, если бы она была действительно написана очевидцем;
3) Болгарский царь Симеон, которому ИЛ приписывает содействие в деле крещения Руси, умер в 927 г., его внук Роман, хотя и назывался в честь деда Симеоном, но ни греки, ни болгары не признавали за ним титул царя;
4) Если бы Иоакимовская летопись существовала, ее не мог бы не знать древний Киевский летописец (т. е. автор свода начала XII в. — С. К.);
5) Язык «летописи» новый славяно-русский, сбивающийся на чистый русский, не обнаруживающий ни признаков древнего языка, ни также особенностей новгородских, увиденных там В. Н. Татищевым. Очевидно фальсификатору не хватило филологических знаний, чтобы произвести свою подделку в отношении языка удовлетворительным образом.

Все это, по мнению Е. Е. Голубинского, совершенно отчетливо указывает на то, что летопись Иоакима не могла быть произведением конца X или начала XI века. Встречающиеся в начале ее имена и географические названия, как Гардарик, Бярмия и тому подобные, заимствованные из каких-то немецких или шведских авторов, исключают из круга вероятных авторов ИЛ «грамотея» XVI—XVII вв. Следовательно, не остается ничего другого как сделать вывод об авторстве В. Н. Татищева, который один только с его необычайным для XVIII в. историческим кругозором и мог сочинить подобный сложный текст. Пойти на подлог В. Н. Татищева заставило стремление пополнить и уточнить летописные сведения.

Мнение Е. Е. Голубинского не нашло видимой поддержки и последователей среди современников. Против попытки приписать авторство ИЛ В. Н. Татищеву выступил И. А. Линниченко: «Самым решительным образом против авторства Татищева свидетельствует та необыкновенная добросовестность, с которой составлен его обширный труд», — указывает автор, раскрывая далее специфику работы В. Н. Татищева, не оставляющую места для подозрений, подобных высказанному Е. Е. Голубинским³³. Наиболее существенно, что, создавая свой труд как компиляцию, основанную на различных летописных сводах, В. Н. Татищев оставляет Иоакимовскую летопись как бы в стороне, относясь к ней так же, как к иностранным источникам и не включая ее уникальных сведений в общее повествование, но лишь изредка упоминая о них в примечаниях. Следовательно, утверждение о том, что В. Н. Татищеву было крайне важно иметь псевдо-летописный текст для пополнения слишком уж кратких сведений начальной летописи, должно отпасть. «Да и какая цель могла заставить его совершить подлог? — резонно восклицает И. Линниченко. — Если б он желал, он мог бы в каком угодно виде представить нашу историю, так как тогда рукописи летописей были мало кому известны, и историческая наука находилась в самом первобытном виде»³⁴.

Категорически отрицая предположение об авторстве В. Н. Татищева, И. Линниченко не склонен был вслед за П. Лавровским признавать ИЛ (ее вторую часть) подлинным произведением начала XI в. По его мнению, текст ИЛ представляет собой поздний компилят, изначально составленный не ранее XVI в. на основе разнообразных отрывков из поздних летописных списков и далее радикально переработанный уже незадолго перед тем как попасть к В. Н. Татищеву. Когда именно был составлен этот компилят и кто был автором его последней обработки, для науки безразлично, и соответствующие поиски не стоят затрачиваемого труда³⁵.

Нельзя не отметить довольно поверхностного отношения И. Линниченко к памятнику (ведь даже если он создан в XVI в., важность его не может сводиться к нулю). Впрочем, автор лишь стремился отвести от В. Н. Татищева подозрения в фальсификаторстве и не ставил своей целью углубленное исследование самого текста. Вместе с тем, при всем скептически-отстраненном подходе, И. Линниченко признавал, что «летопись» может содержать некоторые данные, восходящие к действительным источникам древнерусского времени: «Сюда, кажется, нам следует отнести рассказ о крещении Новгорода (но едва ли весь), быть может известие, что король Угорский приходился тестем Святославу, и также известие о присылке к нам первых иереев из
Болгарии»³⁶.

Как видно из нашего обзора, на начало XX в. сколько-нибудь устоявшегося мнения о природе «летописи Иоакима» не сложилось, но все же совокупность высказываний С. М. Соловьева, П. А. Лавровского, И. А. Линниченко скорее склоняла чашу весов к признанию наличия в загадочном тексте достоверного ядра, чем к его безоговорочному отрицанию в духе А. Шлецера.

Довольно противоречивую позицию в отношении ИЛ занял А. А. Шахматов. С одной стороны, он как будто признает наличие древней и оригинальной составляющей текста: «Вчитываясь внимательно в изданную Татищевым Иоакимову летопись, мы приходим к следующему выводу: рассказ о крещении Новгорода содержит черты, обличающие современника, некоторые его части могут принадлежать первому новгородскому епископу Иоакиму». Однако тут же он делает вывод почти противоположный: «Не подлежит, однако, сомнению, что то, что под Иоакимовской летописью разумеет Татищев, принадлежит новейшему сочинительству»³⁷.

Точка зрения А. А. Шахматова сводилась к тому, что Иоакимовская летопись действительно существовала, но это был совершенно не тот текст, который получил и опубликовал В. Н. Татищев. Совершенно не касаясь в своих дальнейших разысканиях такового, А. А. Шахматов пытался обрисовать общий состав предполагаемой летописи Иоакима на основе косвенных данных: «...Иоакимова летопись восстанавливается, во-первых, текстом Новгородской 1-й летописи, во-вторых, текстом "Повести временных лет"»³⁸. По мнению А. А. Шахматова, епископ новгородский Иоаким-корсунянин на основе древнейшей Киевской летописи составил летописный свод, положенный затем в основу Новгородской 1-й летописи, которая в свою очередь послужила источником для киевской «Повести временных лет». В частности, руке Иоакима, уроженца Корсуня-Херсонеса, должен принадлежать рассказ об осаде Корсуня Владимиром и его крещении там. В дальнейшем, неоднократно упоминая в своих трудах Иоакимовскую летопись³⁹, А. А. Шахматов нисколько не проясняет своего отношения к тексту ИЛ по В. Н. Татищеву⁴⁰, равно как и не приводит доказательств того, что именно епископ Иоаким был основоположником Новгородского летописания.

Не будет преувеличением сказать, таким образом, что выдающийся исследователь летописания скорее запутал вопрос об ИЛ, чем пролил на него какой-то свет. Очевидно, недалек от истины был в данном случае французский исследователь Мишель Горлин, назвавший связанные с Иоакимовой летописью построения А. А. Шахматова «наиболее сомнительной частью его реконструкций»⁴¹. Впрочем, этот вывод скорее интуитивен, чем основан на внимательном анализе труда А. А. Шахматова⁴², который, вопреки М. Горлину, вовсе не находился «под сильным впечатлением от чтения Татищева».

М. Горлин обращается к проблеме Иоакимовской летописи после очередного длительного перерыва в ее изучении. Может быть, поэтому он во многом как бы начинает с нуля, то ли не зная о результатах работы своих предшественников, то ли игнорируя их. Отправным моментом его построений является точка зрения А. Шлецера, считавшего, что В. Н. Татищев был введен в заблуждение кем-то из «малограмотных монахов». По мнению М. Горлина, долго искать таинственного монаха не нужно: наиболее вероятным автором подлога является архимандрит М. Борщов. В. Н. Татищев сам указывает, что ранее вел переписку с ним и просил присылать ему древние книги и рукописи. Будучи родственником В. Н. Татищева, М. Борщов мог знать, что историк особенно обеспокоен поиском «донесторова» летописания и вообще быть в курсе многих проблем, его интересовавших⁴³. Именно такой документ, явившийся как бы «материализацией желаний В. Н. Татищева» М. Борщов постарался предоставить именитому «сродственнику». Мотивом, побудившим монастырского настоятеля пойти на подлог, было стремление завоевать благосклонность Петербурга и тем выиграть интригу, ведущуюся между монастырями⁴⁴.

Основное доказательство того, что летопись Иоакима написана не в XI в. и даже не в XVII в., М. Горлин видит в некоторых географических указаниях «летописи», удивительно созвучных территориальным притязаниям России XVIII в. Так, пределом владений словенского князя Буривоя, отца Гостомысла, согласно «летописи», являлась река Кумень, тождественная, как указал В. Н. Татищев, р. Кимень в Карелии. Именно по этой реке была проведена граница российских владений согласно мирному договору со Швецией 1743 г.⁴⁵- Согласно ИЛ, князь Гостомысл строит при море крепость, названную им в честь его сына Выбора. Несомненно, имеется в виду шведский город-форт Выборг на побережье Финского залива, завоеванный русскими в 1710 г. и с тех пор нередко становившийся яблоком раздора между Россией и Швецией. Таким образом, оказывается, что «первый новгородский епископ Иоаким» находился в курсе политических перипетий первой половины XVIII в.!⁴⁶

Из поля внимания исследователя выпадает, что основанный шведами в 1283 г. Выборг уже на протяжении XIV—XVI вв. многократно становился объектом борьбы между Швецией и Новгородской республикой (позднее — Московским царством), следовательно, если и считать указание на основание и наименование Выборга⁴⁷ Гостомыслом политической претензией, то проявиться она могла значительно раньше 1710 г. Что касается р. Кумень, то М. Горлин не заметил простой вещи: из текста ИЛ нельзя с определенностью понять, где именно находилась эта река, утверждение о ее тождестве с карельской Кименыо — лишь предположение В. Н. Татищева! С тем же успехом можно попытаться идентифицировать загадочную Кумень с рекой Кумой (Кита) скандинавских географических сочинений (для которой предполагается тождество с Камой⁴⁸) или же со впадающей в Кубенское озеро р. Кубеной к востоку от Белого озера и т. д.

Географические аргументы М. Горлина, таким образом, не достигают своей цели. Крайне сомнительно также, что Мельхиседек Борщов, человек, по совершенно беспристрастному замечанию В. Н. Татищева, «мало грамоте умеюсчий», мог составить текст «псевдо-летописи» так умело, что не только искушенный автор «Истории Российской» попался на эту «утку», но и С. М. Соловьев с П. А. Лавровским ничего не заподозрили. Таким образом, попытку М. Горлина объяснить происхождение Иоакимовской летописи можем расценить как значительный шаг назад по сравнению с результатами, достигнутыми во второй половине XIX в.

Среди советских историков проблема достоверности ИЛ длительное время не пользовалась вниманием. Обычно считалось, что текст возник не ранее XVI в. и впоследствии подвергался неоднократной переработке⁴⁹, хотя специально данный тезис никем не обосновывался. Как правило, природу текста пытались понять, исходя из его сходства с поздними летописными произведениями новгородского происхождения, в частности со «Сказанием о начале русской земли»⁵⁰. Однако уже в 1960 г. С. Н. Азбелевым было показано принципиальное различие этих текстов и, тем самым, выпадение текста ИЛ из известно (поздней) новгородской традиции⁵¹.

Л. В. Черепниным и С. К. Шамбинаго были предприняты попытки связать происхождение Иоакимовской летописи с деятельностью новгородского митрополита (1672—1674), а позднее патриарха Иоакима, имевшего отношение к созданию летописных текстов, в частности — новгородской Забелинской летописи⁵². Сущность приводимых аргументов, впрочем, сводится к тому, что п. Иоаким «не отставал от тогдашней учености и сам был писателем»⁵³.

Против этих и других предположений о возникновении ИЛ в монастырских кругах XVII—XVIII вв.⁵⁴ свидетельствует одно примечательное обстоятельство: ни одна русская летопись и никакая поздняя компиляция не знают употребления скандинавской номенклатуры, связанной с Восточной Европой. В ИЛ же находим: Гардорик (ср. Гардарики = Русь скандинавских саг), Гунигар (ср. Хунигард или Кенугард = Киев), Бярмия (Бьярмаланд = страна в бассейне Северной Двины), Колмогард (ср. Хольмгард = Новгород саг). Если В. Н. Татищев был знаком с этой номенклатурой по латиноязыч-ной книге Г. Байера (1738 г. ⁵⁵, то монахи XVII в. едва ли имели возможность получить подобные знания, и уж, тем более, им не пришло бы в голову включить экзотические термины в «повествование о старобытных русских князьях».

На необычность для летописания скандинавской топонимики обращал внимание М. Горлин⁵⁶, полагая, очевидно, что с бывшей в распоряжении B. Н. Татищева книгой Т. Байера мог ознакомиться М. Борщов. Странно, что такой ловкий подделыцик, каковым должен был быть архимандрит Мельхиседек, не сообразил, что заимствованиями из новейшей латинской книжки он сразу же поставит под удар всю свою тщательно продуманную инсинуацию.

Скандинавской ономастике и другим вероятным скандинавским элементам в Иоакимовской летописи специально посвящает свое исследование известный норвежский историк и филолог Борис Клейбер⁵⁷. Отмечая, как и другие авторы, разновременность отобразившихся в тексте наслоений, Б. Клейбер полагал возможным, что «в основе Иоакимовской летописи лежит текст, который древнее, чем списки летописи Нестора»⁵⁸. Помимо отмеченной географической номенклатуры, Б. Клейбер находит в тексте ИЛ много других сюжетных и лексических заимствований из скандинавских источников, что приводит к такому выводу: «или автор самой древней части Иоакимовской летописи был скандинавского происхождения, или у него были скандинавские помощники»⁵⁹.

Далеко не все указанные Б. Клейбером параллели со скандинавскими источниками одинаково убедительны⁶⁰. Все же относительно глубокой древности проникновения в текст скандинавской ономастики с ним солидаризируется известный исследователь новгородского летописания и устных преданий C. Н. Азбелев. Вывод Б. Клейбера он облекает в более сдержанную форму: «...может быть не сам епископ Иоаким, а кто-то из его окружения, [...], собирая материал, общался не только со славянским населением Новгорода, но и с жившими там скандинавами»⁶¹.

Данный вывод последовал уже после того, как очередное резкое изменение в отношении к Иоакимовской летописи произошло под влиянием исследования В. Л. Янина, посвященного рассказу ИЛ о крещении Новгорода⁶². Благодаря четко разработанной в археологии Новгорода системе датирования и топографическим указаниям в тексте ИЛ, В. Л. Янину удалось установить соответствие археологически фиксируемых следов пожара 989 г. рассказу о волнениях новгородцев и стычке с присланными Владимиром войсками, закончившейся «зажиганием домов». Известие о пожаре во время крещения Новгорода встречается только в Иоакимовской летописи — о нем не могли знать или догадываться авторы XVII—XVIII в. Отсюда вытекает вывод ученого: «Думаю, что эти наблюдения подтверждают реалистическое существо повести (ИЛ. — С. К.) о крещении новгородцев»⁶³. По мнению В. Л. Янина, текст ИЛ должен был сложиться в основном около XV в., но «Вместе с тем, наличие в повести отдельных реалистических деталей, находящих археологическое подтверждение, позволяет считать, что ее возникновение [...] опиралось на какую-то достаточно устойчивую древнюю традицию». В заключении В. Л. Янин отмечает правомерность выводов Б. Клейбера о наличии в основе некоторых сведений ИЛ скандинавского источника⁶⁴.

Ранее доминировавшее в советской науке категорическое отрицание наличия в ИЛ древней основы после появления работы В. Л. Янина начинает постепенно изменяться в сторону некоторой лояльности. О. В. Творогов включает статью об Иоакиме в «Словарь книжников и книжности Древней Руси»⁶⁵. А. В. Назаренко отмечает правдоподобность указания ИЛ о расположенности Ярополка к христианству и допускает, что «сведения (ИЛ. — С. К.) о Руси X в. могли восходить к какому-то древнему корню...»⁶⁶

Не без влияния наблюдений В. Л. Янина появляется, пожалуй, первое после П. И. Лавровского обстоятельное исследование содержащейся в ИЛ исторической информации, предпринятое В. И. Вышегородцевым в его кандидатской диссертации⁶⁷. Исследователь приходит к такому выводу: «...историческая достоверность оригинальных известий (ИЛ. — С. К.) в описании правления Аскольда, Ольги, Святослава, Ярополка, Владимира подтверждается византийскими и арабскими источниками. Эти произведения стали известны русско историографии только со второй половины XVIII в. и поэтому не могли быть использованы в качестве исторического материала для компиляции Иоа-кимовской летописи»⁶⁸.

Наиболее важные наблюдения В. И. Вышегородцева, служащие для обоснования данного тезиса, заключаются в следующем:

1) Согласно ИЛ, воюющий на Дунае Святослав имел поддержку со стороны венгров и поляков: «имея помосчь от тестя, князя угорского и князя ляцкого...» Действия венгров на стороне Святослава подтверждают византийские источники⁶⁹, А. Н. Сахаров также не исключает участия поляков в созданной Святославом коалиции;
2) ИЛ говорит о гибели Святославова войска у каких-то долгих стен. «Какая сия стена и где, я описания не нахожу», — замечает в скобках В. Н. Татищев. «Длинные стены», возведенные еще в начале VI в., преграждали подступы к Константинополю, куда согласно ПВЛ («за маломъ бо бе не дошелъ Царяграда») и некоторым указаниям византийских авторов доходил Святослав;
3) Указания ИЛ на прибытие первых иереев на Русь из Болгарии подтверждается исследованием М. Д. Приселкова, который на основании малоизвестных византийских источников обосновал тезис о подчиненности русской церкви в 988—1030 гг. болгарской митрополии в Охриде⁷⁰.
4) Упоминаемый в ИЛ «болгарский царь Симеон» вполне может соответствовать Роману-Симеону, считавшемуся соправителем Самуила, равным ему по рангу, а значит — царем (возражения Е. Е. Голубинского здесь, следовательно, неприемлемы).

«Такие подробности из политической жизни Болгарии конца X века мог знать только современник описываемых событий», — резюмирует В. И. Вышегородцев⁷¹. Вместе с тем, автор присоединяется ко мнению о неоднократной переработке текста ИЛ на протяжении последующих столетий, окончательном его оформлении в XVIII в., искусственно-литературном характере значительной части информации.

Наметившаяся было тенденция усматривать в загадочном тексте Иоакимовской летописи рациональное зерно, была приостановлена появлением диссертационного исследования и книги киевского историка Алексея Петровича Толочко⁷². Автор выражает радикальное мнение, прямо противоположное большинству, высказанных ранее. Основной вывод проведенной А. П. Толочко работы состоит в том, что не только Иоакимовская летопись, но и вообще все уникальные и якобы потом утраченные источники В. Н. Татищева в реальности не существовали, а были вымышлены им самим. Нужно признать, что автору удалось (по крайней мере, в отношении ИЛ) убедить многих коллег (впрочем, ни до, ни после появления монографии А. П. Толочко проблемы ИЛ практически не касавшихся).

Попробуем рассмотреть, насколько действительно доказательными могут быть признаны аргументы известного исследователя Древней Руси.

В начале посвященной ИЛ главы автор сразу же отсекает все, даже самые осторожные, попытки увидеть в этом тексте реминисценции древней летописи: «Несмотря на периодические попытки восстановить ИЛ в правах источника, сегодня она едва ли вызовет былой энтузиазм даже среди исследователей, безоговорочно доверяющих прочим уникальным текстам "Истории (Российской)"»⁷³. На протяжении следующих 50-ти страниц автор выясняет вопрос о том, мог ли В. Н. Татищев быть введен в заблуждение кем-то из современников, сочинивших ИЛ, или же он сам и является ее сочинителем. Всесторонне используя положения авторов, уверенных (хотя бы и совершенно априорно) в позднем происхождении текста, А. П. Толочко последовательно «не замечает» наблюдений и выводов П. А. Лавровского, И. А. Линниченко, Б. Клейбера, В. Л. Янина, В. И. Вышегородцева.

«Приговор» А. П. Толочко в отношении ИЛ таков: «Псевдо-Иоаким работал на основании той же библиотеки, что и Татищев. Его текст самым тесным образом связан с проблемами, которые Татищев решает в других разделах "Истории", псевдо-Иоаким владел уникальной информацией, доступной в 1740-х годах только Татищеву и при том делал идентичные татищевским ошибки⁷⁴...»⁷⁵ «Иоакимовская летопись никогда не существовала вне "Истории". Она соткана из идей Татищева. По существу, в ней нет ничего, что не находило бы своего объяснения в других текстах историка»⁷⁶.

Оснований для столь радикальных выводов у автора оказывается, впрочем, не много. То, что ИЛ якобы подтверждает ранее высказываемые В. Н. Татищевым предположения, иллюстрируется следующим:

1) В. Н. Татищев предположил, что в тандеме «Аскольд и Дир» второе имя является неправильно воспринятым финским словом «тирар», будто бы означающим «пасынок». Следовательно, речь шла не о двух князьях, а об одном. В ИЛ Аскольд не имеет обычного для всех других источников брата Дира, а действует один⁷⁷;
2) Коль Аскольд «пасынок», то он должен быть пасынком самого Рюрика (чьим соратником он является по ПВЛ). В ИЛ киевляне обращаются к Рюрику: «да послет к ним сына или ина князя княжити. Он же вдаде им Оскольда». Таким образом, как и предполагал В. Н. Татищев, Аскольд оказывается в тесных родственных отношениях с Рюриком⁷⁸;
3) В. Н. Татищев полагал, что Рюрик неспроста доверил Олегу своего сына Игоря: должно быть, Олег был каким-то его родственником, вернее всего шурином (братом жены), а Игорю, соответственно, дядей по матери. Точно так ИЛ именует Олега шурином Рюрика⁷⁹;
4) Сообщаемые в византийских источниках сведения о крещении русов в IX в., по мнению В. Н. Татищева, должны относиться ко времени Аскольда⁸⁰. ИЛ, словно внемля ожиданиям историка, называет этого князя блаженным⁸¹;
5) По предположению В. Н. Татищева, Борис и Глеб были детьми последней жены Владимира византийской принцессы Анны (хотя ПВЛ считает их сыновьями некой «болгарыни»), при этом любимому сыну Борису предназначен был великокняжеский престол. ИЛ, как всегда, блестяще подтверждает эти соображения⁸².

Таковы, по А. П. Толочко, идеи В. Н. Татищева, из которых, в то же самое время, «соткана Иоакимовская летопись». Обратившись к более внимательному разбору приведенных эпизодов, увидим, однако, несколько иную картину (далее следуем приведенной выше последовательности):

1) Действительно существенный аргумент. Но в рассказе ПВЛ о походе Асколь-да и Дира на Царьград употреблена почему-то глагольная форма единственного числа: «Иде Асколдъ и Диръ...». В Новгородской 1-й летописи, вызвав Аскольда и Дира, «рече Игорь ко Асколду: "вы неста князя..."» В Никоновской летописи рассказ о несгораемом евангелии озаглавлен «О князи Рустемъ Осколде». (Дир почему-то снова пропущен). Далее убитые якобы вместе Аскольд и Дир оказываются погребенными в разных местах... Только ли татищевское предположение подтверждает ИЛ или что-то другое?;
2) Из фразы «да послет к ним сына или ина князя...» нельзя суверенностью определить, что речь идет именно о сыне Рюрика. Если уж В. Н. Татищеву очень хотелось доказать данный тезис, как это представляется А. П. Толочко, следовало бы ожидать более ясного указания;
3) О том, что Олег был дядькой Игорю, сообщают некоторые поздние своды⁸³. На Руси и в Скандинавии воспитателями знатной молодежи нередко становились именно дядья по матери (как Добрыня — уй Владимира), отсюда нетрудно сделать вывод о родственных связях Олега и Игоря;
4) Уже авторы Никоновского свода отождествляют с Аскольдом того «архонта русов», при котором прибыл на Русь и успешно провел свою миссию византийский архиерей (Михаил?), назначенный русским архиепископом⁸⁴. То, что Аскольд мог быть христианином, косвенно подтверждает ПВЛ, говоря о строительстве церкви Св. Николая на его могиле⁸⁵. Следовательно, приписка «блаженный» могла появиться совершенно независимо от В. Н. Татищева;
5) Ситуацию с царевной Анной удовлетворительно разъяснил уже П. А. Лавровский⁸⁶. Матерью Бориса и Глеба Анну называют также некоторые летописные компиляции XVI—XVII вв., о чем в подробностях сообщает сам А. П. Толочко⁸⁷. Поэтому ничего удивительного в совпадении предположения В. Н. Татищева и свидетельства ИЛ нет. Вопреки А. П. Толочко, ИЛ не говорит о назначении Бориса наследником киевского престола.

Как видим, основные аргументы А. П. Толочко мало что подтверждают, прочие доказательства крайней заинтересованности В. Н. Татищева в подложной «псевдо-летописи» еще более расплывчаты и надуманы⁸⁸. По сути, все те сообщения, которые А.П.Толочко считает уникальными и находящими аналогии только у В. Н. Татищева, либо находят параллели в поздних летописных сводах (к коим, по мнению ряда авторов, может быть отнесена ИЛ), либо подсказываются логикой изложения «Повести временных лет». Вместе с тем, действительно уникальные сообщения ИЛ явных соответствий среди идей и предположений В. Н. Татищева как раз и не находят. К таковым, например, относятся рассказы о восстании против Владимировых воевод в Новгороде и о гонении Святослава на христиан, указания на то, что Рюрик был внуком Гостомысла и что Аскольд прибыл в Киев по просьбе киевлян, упоминания о строительстве деревянной Св. Софии Ольгой и «повоевании» Мешком (Мес-чем) русских владений «до Горыни», эпизоды о борьбе Гостомысла с варягами, о правлении какого-то древнего Владимира, пращура Гостомысла и мн. др.

Поскольку А. П. Толочко даже не пытается рассматривать все эти сюжеты и известия, не говоря уже о выяснении источников их происхождения, трудно согласиться с его утверждением о том, что «Псевдо-Иоаким работал на основании той же библиотеки, что и Татищев...»

Среди довольно бессистемных экскурсов, призванных подтвердить последний тезис, заслуживает внимания вопрос о «долгих стенах» на месте «погубления» Святославова войска. Как мы уже видели, В. И. Вышегородцевым был предложен аргумент «длинных стен» вблизи Константинополя в качестве одного из доказательств наличия в ИЛ древней реалистической основы. А. П. Толочко скрупулезно перечислив авторов, у которых упомянуты «длинные стены», замечает, что «все эти авторы, так или иначе, были известны Татищеву». Коль скоро о длинных стенах патриарху российской науки было известно, он, конечно, не упустил возможности использовать это знание для придания убедительности своей фальшивке. Видимо, чтобы уж точно отвести от себя все подозрения, В. Н. Татищев еще и прибавил при этом: «Какая сия стена и где, я описания не нахожу»⁸⁹.

А. П. Толочко резонно обращает внимание на то, что ни один источник не говорит о гибели русского войска под Константинополем (вблизи «длинных стен»), а византийские авторы вообще не упоминают о появлении там дружин Святослава. Но это не спасает В. Н. Татищева от приговора — поскольку в летописях сказано: «за маломъ бо бе не дошелъ Цесаряграда», В. Н. Татищев (по мнению А. П. Толочко) должен был соотнести это указание с упоминаемыми у авторов VI—VII вв. (!) оборонительными сооружениями Константинополя, а те, в свою очередь, увязать с военными потерями Святослава, о которых сообщают уже другие византийские авторы, относя соответствующие события к Дунаю.

Странно, что у такого искушенного автора, как В. Н. Татищев вообще родилась такая неосмотрительная идея, и уж совсем трудно поверить, что подобным приемом он, будто бы, понадеялся кого-то убедить в подлинности текста (ведь иначе злосчастную стену ему незачем было упоминать).

Так откуда же взялась «долгая стена»?

Конечно, В. И. Вышегородцев ошибся, сопоставив «долгую стену» с укреплениями Константинополя, но в целом историческое чутье вело его в верном направлении: «длинные стены» известны на Нижнем Дунае, в том числе у крепости Доростол, где было заперто войско Святослава и где оно понесло наибольшие потери. О деревянном «заборе», окружающем «наподобие стены» страну Бурджан (= Дунайскую Болгарию) сообщает арабский автор аль Масуди, писавший в 940—950-х гг.⁹⁰, т. е. совсем незадолго до дунайской кампании Святослава. Несомненно, речь идет о системе укреплений по обе стороны Дуная, основу которых составили валы римского времени, восстановленные и усиленные, согласно археологическим данным, в конце IX — первой половине X в. в связи с возросшей угрозой со стороны степей⁹¹.

Подобно случаю с новгородским пожаром, В. Н. Татищев не мог предвидеть результатов археологических раскопок XX в., равно как и не был он знаком с трудом аль-Масуди: его недоумение («какая сия стена...») вполне искренне. Точно так же, никто другой из авторов XVIII в. не мог догадаться, что древние римские валы в X в. не только являлись заметным элементом ландшафта, но и были укреплены деревянными стенами. Таким образом, В. И. Вышегородцев, ошибаясь в частностях, был прав в выводе, о том, что рассказ о пребывании Святослава на Дунае мог быть составлен только современником событий, а, следовательно, Иоакимовская летопись должна иметь древнюю основу.

Исследование А. П. Толочко, при всей своей предубежденности, имеет несомненную положительную сторону: его автору как никому другому удалось всесторонне обосновать мысль о том, что в XVIII в. никто, кроме В. Н. Татищева, не мог написать Иоакимовскую летопись.

Но и В. Н. Татищев, как это столь же убедительно обосновано уже другими исследователями, не мог быть ее автором. Действительно: зачем ему было сочинять длинную и запутанную историю обретения текста, умножая тем самым возможные подозрения, зачем было приводить псевдо-летопись в виде пространной цитаты, если он мог запросто сделать вид, будто таковой документ лежит (лежал) у него в столешнице, зачем было подделываться под «новое и простое новгородское наречие», если он вполне мог подделаться под язык хорошо известных ему реальных летописей?..⁹² Все это делает совершенно справедливым высказывание И. А. Линниченко: «Если б он желал, он мог бы в каком угодно виде представить нашу историю, так как тогда [...] историческая наука находилась в самом первобытном виде. Перестанем же бросать тень на человека, который так много и с такой любовью [...] поработал для нашей истории»⁹³.

* * *

Загадка возникновения Иоакимовской летописи продолжает оставаться далекой от окончательного разрешения. Вместе с тем, вполне очевидным является то, что В. Н. Татищеву действительно посчастливилось донести до нас исторический документ огромной важности, требующий дальнейшего всестороннего изучения.

---

¹ Лавровский П. А. Исследование о летописи Якимовской // Ученые записки Второго отделения Императорской Академии наук. СПб., 1856. Кн. 2. Вып. 1. С. 77—93; Толочко А. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; К., 2005. С. 198—205; Азбелев С. Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. СПб., 2007. С. 34.
² Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. M.; Л., 1962. С. 108—113
³ Впрочем, согласно В. Н. Татищеву, бывший в его распоряжении текст обрывался на полуслове, следовательно, неизвестно, каков был объем первоначальной летописи.
⁴ Татищев В. Н. Указ. соч. С. 113. Ср.: Моргайло Е. М. Работа В. Н. Татищева над текстом Иоакимовской летописи // Археографический ежегодник за 1962 г. M., 1963. С. 265—266.
⁵ Татищев В. Н. Указ. соч. С. 107.
⁶ Толочко А. Указ. соч. С. 197, 198, прим. 6.
⁷ Шлецер А. Нестор. Русские летописи на древле-славянском языке. 4.1. СПб., 1809. С. 19 и др; Лавровский П. А. Указ. соч. С. 83—86.
⁸ Шлецер А. Указ. соч. С. 425.
⁹ Лавровский П. А. Указ. соч. С. 86—89.
¹⁰ Там же. С. 91—92.
¹¹ Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 1. М., 1959. С. 175.
¹² Там же. С. 175.
¹³ Там же. С. 186—187.
¹⁴ Там же. С. 203—204.
¹⁵ Лавровский П. А. Указ. соч.
¹⁶ Там же. С. 85.
¹⁷ Там же. С. 127.
¹⁸ Там же. С. 131—132. Ср. Кузенков П. В. Поход 860 г. и первое крещение Руси в средневековых письменных источниках // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000 г. М., 2003. С. 75—158.
¹⁹ Лавровский П. А. Указ. соч. С. 135—136. Ср.: Гипяров Ф. Предания русской начальной летописи. Приложение. СПб., 1878. С. 150 и др.
²⁰ Лавровский П. А. Там же. С. 137; Гипяров Ф. Там же. С. 224—225.
²¹ Лавровский П. А. Указ. соч. С. 138.
²² Там же. С. 140—141. Ср.: Титмар Мерзебургский. Хроника в 8 книгах. M., 2005. С. 177.
²³ Лавровский П. А. Указ. соч, С. 145.
²⁴ Лавровский П. А. Указ. соч. С. 148—149. Ср.: Андреев Й. Българските ханове и царе. VII—XIV век. София, 1988. С. 82.
²⁵ Лавровский П. А. Указ. соч. С. 14.
²⁶ Там же. С. 153—155.
²⁷ Там же. С. 157.
²⁸ Там же.
²⁹ Линниченко И. А. Краледворская рукопись и Иоакимовская летопись // ЖМНП. 1883. Октябрь. С. 249—250.
³⁰ Творогов О. В. Иоаким // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1. Л., 1987. С. 205.
³¹ Голубинский Е. Е. О так называемой Иоакимовской летописи Татищева // Творения святых отцов в русском переводе. Кн. 4. М„ 1881. С. 602—640.
³² Ср.: Линниченко И. А. Указ. соч. С. 250—251.
³³ Там же. С. 256—257.
³⁴ Там же. С. 257.
³⁵ Там же. С. 252—257.
³⁶ Там же. С. 255.
³⁷ Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV—XV веков // ЖМНП. 1900. Ноябрь. С. 183.
³⁸ Там же. С. 185.
³⁹ Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов А. Разыскания о русских летописях. М., 2001. С. 363, 365 и др.
⁴⁰ Невозможно поэтому согласиться с С. Н. Азбелевым, пытающимся доказать, будто А. А. Шахматов признавал достоверным татищевский текст ИЛ. (См.: Азбелев С. H.: 1) К изучению Иоакимовской летописи // Новгородский исторический сборник. СПб., 2003. Вып. 9. С. 22—24; 2) Устная история ... С. 7—10).
⁴¹ Gorlin M. La Chronique de Joachim // Revue des études slaves. Paris, 1939. T. 19. P. 43.
⁴² Ср.: Азбелев С. H.: 1) К изучению Иоакимовской летописи. С. 8; 2) Устная история ... С. 13.
⁴³ Gorlin М. Ор. cit. Р. 49—50.
⁴⁴ Ibid. Р. 51.
⁴⁵ Ibid. Р. 47.
⁴⁶ Ibid.
⁴⁷ ИЛ не называет формы Выборг, В. Татищев же указывает городок Выбор вблизи Пскова (см.: Татищев В. И. Указ. соч. С. 116), что может свидетельствовать, по крайней мере, о возможности такого названи.
⁴⁸ Мельникова Е. А. Древнескандинавские географические сочинения: Тексты, перевод, комментарий. М., 1986. С. 35.
⁴⁹ Шамбинаго С. К. Иоакимовская летопись // Исторические записки. Т. 21. М., 1947. С. 254—270; Тихомиров М. Н. О русских источниках «Истории Российской» // Татищев В. Н. Указ. соч. С. 50—52; Тольдберг А. Л. Легендарная повесть XVII века о древнейшей истории Руси // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 13. Л., 1982. С. 62.
⁵⁰ Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 259—266; Тольдберг А. Л. Указ. соч. С. 50—62; Алексеев С. В. Фольклорный первоисточник Новгородской традиции XVII века // Проблемы источниковедения и политической истории. М., 1995. С. 3—33.
⁵¹ Азбелев С. И. Новгородские летописи XVII века. Новгород, 1960. С. 47—55.
⁵² Черепнин Л. В. «Смута» и историография XVII века (из истории древнерусского летописания) // Исторические записки. X 14. М„ 1945. С. 127; Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 267—270.
⁵³ Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 268, 270.
⁵⁴ Ранее В. И. Григорович столь же неубедительно пытался отождествить автора летописи с архимандритом Бизюкова монастыря в 1712—1713 гг. по имени Иоаким. (См.: Толочко А. Указ. соч. С. 200).
⁵⁵ Татищев В. Я. Указ. соч. С. 213 и др.
⁵⁶ Gorlin М. Op. cit. Р. 46.
⁵⁷ Kleiber В. Nordiske spor i en gammel russiske kronike // Maal og Minne. Oslo, 1960. Heft. 1—2. S. 56—70.
⁵⁸ Ibid. S. 65.
⁵⁹ Ibid. S. 70.
⁶⁰ Азбелев С. H. Устная история... С. 16—20.
⁶¹ Там же. С. 19.
⁶² Янин В. Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Русский город: Исследования и материалы. Вып. 7. М., 1984. С. 49—56.
⁶³ Там же. С. 56.
⁶⁴ Там же.
⁶⁵ Творогов О. В. Иоаким // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1. Л., 1987. С. 204—206.
⁶⁶ Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX — XIII веков. М„ 2001. С. 345.
⁶⁷ Текст диссертации мне, к сожалению, недоступен. Приводимые далее положения взяты из работ С. Н. Азбелева. (См.: Азбелев С. Я.: 1) К изучению Иоакимовской летописи. С. 18—21; 2) Устная история... С. 25—28).
⁶⁸ Вышегородцев В. И. Иоакимовская летопись как историко-культурное явление. Автореф. дисс.... канд. ист. наук. M., 1986. С. 15.
⁶⁹ Ср.: Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. Изд. 2-е: М., 1991. С. 158—161 и др.
⁷⁰ Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913.
⁷¹ Азбелев С. Н. Устная история... С. 26.
⁷² Толочко А. Указ. соч.
⁷³ Толочко А. Указ. соч. С. 198.
⁷⁴ Свой вывод о наличии у псевдо-Иоакима и В. Н. Татищева одинаковых грамматических ошибок А. П. Толочко подкрепляет единственным примером. Ошибочность примера убедительно показана С. Н. Азбелевым (См.: Азбелев С. Н. Устная история... С. 30—31).
⁷⁵ Толочко А. Указ. соч. С. 241.
⁷⁶ Там же. С. 245.
⁷⁷ Там же. С. 226.
⁷⁸ Толочко А. Указ. соч. С. 226.
⁷⁹ Там же. С. 227.
⁸⁰ Татищев В, Н. Указ. соч. С. 106.
⁸¹ Толочко А. Указ. соч. С. 214.
⁸² Там же. С. 452—454.
⁸³ Гиляров Ф. Указ. соч. С. 146.
⁸⁴ Патриаршая или Никоновская летопись. С. 13.
⁸⁵ ПВЛ. С. 14.
⁸⁶ Лавровский П. А. Указ. соч. С. 153—155; и ср. выше.
⁸⁷ Толочко А. Указ. соч. С. 446. Примеч. 95.
⁸⁸ Конча С. В. Чи існус Іоакимів літопис? // Українский історичний журнал. 2007. № 2. С. 171—184.
⁸⁹ Толочко А. Указ. соч. С. 221.
⁹⁰ Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870. С. 126; Български средневековни градове и крепости / Т. 1: Градове и крепости по Дунав и Черно море / Съст. А. Кузев, В. Гюзелев. Варна, 1981. С 17.
⁹¹ Gajewska Н. Trajana waly // Slownik starozytnosci slowianskich. Wroclaw, etc., 1977. T. 6. S. 125; Български средневековни градове и крепости. С. 17—19.
⁹² Ср.: Тихомиров М. Н. Указ. соч. С. 50—52.
⁹³ Линниченко И. А. Указ. соч. С. 257.
<<Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 8633