Введение. Для чего нам нужны социалистические исторические исследования?

загрузка...

I.

¹Всякая наука существует для того, чтобы дать людям средства и возможность улучшить и усовершенствовать их жизнь. Естественные науки стремятся исследовать связи природных явлений («силы», «причины и следствия»), и естествоиспытатель считает себя вполне удовлетворенным, если он правильно познает эти связи в таком именно виде, в каком они даны в действительности. Он не должен задаваться вопросом, не могут ли впоследствии его открытия быть использованы дурным, с его точки зрения, образом. Он должен работать «без предпосылок и без предвзятости». Однако, естественные науки не имели бы никакого смысла и вероятно были бы давным-давно брошены, если бы они не доставляли нам практически ценных знаний, ведущих к улучшению нашей жизни. Внутренняя связь между физикой, химией, математикой, с одной стороны, и техникой, с другой, и между анатомией и биологией, с одной стороны, и медициной, с другой, совершенно ясно и никем не оспаривается.

То, что для инженера дает физика и химия, для врача анатомия и биология, для практического политика должны дать социальные науки — главным образом история и политическая экономия. Кто хочет руководить политическими судьбами народа, тот должен также хорошо знать условия жизни социального тела, как врач — условия жизни отдельного человеческого тела.

Странно, однако, вот что. Если инженер хочет строить мост, а врач — лечить хотя бы нарыв на пальце, все требуют от них необходимых для этого знаний, приобретаемых долгими годами изучения и контролируемых рядом предварительных испытаний. Если врач или инженер не приобрели этих знаний и цели их не удаются — умирает пациент или обваливается мост, — они испытывают чрезвычайно большие неприятности. Но для того, чтобы управлять судьбами целого народа, оказывается пригодным всякий. Много ли найдется дипломатов любой страны и любой эпохи, которые бы так усиленно изучали социальные науки, как изучает естественные науки любой врач и любой техник? Я беру на себя смелость утверждать, что в этом смысле огромное большинство государственных людей, в том числе и самые знаменитые из них. были не что иное, как знахари и шарлатаны.

Поскольку история является социальной наукой, она тоже должна давать знания, применимые к практической политике. Чтобы обеспечить истории такое положение, ее, конечно, следует изучать в духе, свободном от партийных пристрастий, предрассудков и предвзятых идей. Подобно тому, как химик, исследующий деятельность химических веществ, лишил бы свою работу всякого значения, если бы он вздумал описывать не действительные, а желательные для него соотношения явлений, так и историк создал бы только макулатуру, если бы он вместо того, чтобы, с полным беспристрастием исследовать действительные события прошлого и их причинную связь, стал рассматривать их через очки своей излюбленной идеи и таким образом искажать их. Ибо естествоиспытатель, неправильно изучающий явления, не может открыть никакого естественного закона, который дал бы нам технически применимые знания, и равным образом историк, пристрастно исследующий историю, не , может открыть ничего ценного для практической политики. При первой лее попытке жизненного применения труды и того и другого оказываются несостоятельными.

Следовательно, историк, как и всякий естествоиспытатель, должен работать с величайшим беспристрастием и с величайшей свободой от предвзятых мнений. Не следует, конечно, скрывать, что такое беспристрастие является гораздо более трудным в области истории, да и в области всех вообще социальных наук, чем в науках естественных, ибо тут почти всегда приходится сталкиваться с вещами, вызывающими у каждого человека личные надежды и личные опасения. Полное беспристрастие здесь почти невозможно; можно надеяться достичь лишь возможно большей его степени, которой и приходится удовольствоваться.

Удовлетворяет ли таким целям буржуазная историческая наука? Не подлежит сомнению, что не только школьные руководства, но и наиболее популярные «всемирные истории», вроде Шлоссера, Вебера, Беккера, грешат грубейшей пристрастностью, поверхностными и зачастую ложными изображениями самых простых фактов, произвольным установлением никогда не существовавших в действительности причинных соотношений. Но по этим образчикам нельзя судить о всей буржуазной исторической науке. Момсен, Опкен, Дельбрюк, Лампрехт и многие другие — можно почти сказать все сколько-нибудь видные историки — никоим образом не могут быть заподозрены в том, что в своей работе они не проявляли стремления к наибольшему беспристрастию и объективности. Конечно, и они не вполне беспристрастны, ибо абсолютная объективность не дана ни одному человеку, но ведь и мы, социалисты, в этом отношении не является исключением. Поэтому было бы бесполезно сопоставлять наши исследования с их исследованиями. Они изображают вещи с своей точки зрения, мы — с своей; результат — недостаточная применимость для целей практической политики — в обоих случаях остается тот же самый.

Как бы высоко мы ни ставили работы этих ученых историков, они не могут нас удовлетворив, ибо они исходят из неправильных предпосылок. Допустим, что все эти знаменитые буржуазные историки трактуют все факты, события и явления прошлого с. такой точностью и беспристрастием, какие только доступны вообще человеку. У нас немедленно возникает тогда вопрос о причинной связи этих фактов. Ведь, например, то обстоятельство, что Римская империя путем долгой, столетиями продолжавшейся борьбы, покорила себе весь известный тогда мир, а затем, на протяжении следующих столетий, постепенно приходила в упадок, пока окончательно не погибла, — является ничем иным, как простой повестью, коротающей наши досуги, если мы не узнаем вместе с тем почему это произошло. Только узнав причину этих событий, мы можем извлечь из них выводы, помогающие нам определить свою политическую деятельность в современной действительности.

Удивительно то, что именно до этого «почему» буржуазные историки не доискиваются, а оставляют его где-то на заднем плане. Они, эти свободные от предвзятости, стремящиеся к высшей объективности мыслители, в этом одном, но наиболее важном пункте, безнадежно погрязли в сетях излюбленной идеи. «Люди делают историю» — вот что мы слышали в ответ на вопрос почему, — положение, не вытекающее из самой истории, а просто на просто устанавливаемое, обычно самоочевидное. В тех случаях, когда они пытаются вскрыть внутреннюю связь исторического процесса, они сводят ход истории к индивидуальным способностям участвующих в ней лиц. В последнее время, опровергая исторический материализм, они время от времени ведут дискуссии по этому пункту, но по существу дела это является для них не вопросом, а истиной, которая сама собой разумеется. Это дает их истории совершенно определенное направление. То, что они пишут есть в сущности история вождей.

Тем не менее, будучи настоящими историками, они убеждены, что история, которую они пишут, есть не только интересное чтение, но и нечто такое, из чего люди должны кое-чему научиться. Но каким же образом мысли и дела людей прошлого можно утилизировать для практических целей современности? Это происходит в форме, так сказать, моральных проповедей насчет исторических личностей. Живущим нужно показать, что вот такой-то хорошо сделал свое дело и заслуживает подражания, а вот такой-то выказал себя неспособным и на его примере можно видеть, чего не следует делать.

Таким образом их история превращается в конце-концов в ряд оценок королей, полководцев, государственных людей, художников, словом, всех тех лиц, которые, согласно буржуазному мировоззрению, «делали историю».

Что это действительно так, доказывать не приходится. Место не позволяет мне вдаваться здесь в подробности, ибо для этого пришлось бы перепечатывать целые томы. В виде иллюстрации я приведу только два примера, взятые из сочинений самых известных буржуазных историков.

Из трагедии Шиллера «Дон-Карлос» всякий знает трагические отношения между испанским королем Филиппом II, жестоким и фанатическим преследователем еретиков, и его сыном Карлосом. Однако, поэт изобразил оба эти персонажа не совсем верно с исторической действительностью, и Ранке посвятил этому предмету особое исследование, которое привело его к следующим результатам²: «Кто из двух виноват? Отец, его жестокосердие, его неумолимость, приведшая в конце-концов к разрыву и роковой развязке? Или виноват сын, который никогда не хотел понять естественного подчинения и поддался своим упорным и бурным чувствам, скрывавшим от него его действительное положение и доведшим его до безысходного тупика, — тупика, который исключает облагораживающую и самосдерживающую дисциплину? Должны ли мы извинить жестокость Филиппа необходимостью дать отпор неумеренной страсти, или должны оправдать самую эту страсть ее естественным ростом под влиянием внутренних мотивов, с одной стороны, и внешних ограничений — с другой? Вина и оправдание могут быть почти одинаково обоснованы; одно зло неизбежно порождает другое, и ни в того, ни в другого мы не имеем права бросить камнем. Король Филипп и Карлос незаметно для себя попали в лабиринт, выход из которого могли бы только дать бескорыстная доброта сердца и признание взаимных прав, — т.е. качества, несвойственные ни тому, ни другому».

«Кто из двух виноват?» В этих словах Ранке, а вместе с ним и вся буржуазная история, выражают цель и смысл своей работы, сводящейся к тому, чтобы вынести правильное суждение о вине или невинности участвующих в истории лиц.

Насколько вопрос этот важен для буржуазной истории, показывает еще следующее место из Римской истории Момсена, трактующее о назначении Сципиона римским главнокомандующим во время второй пунической войны (211 г. до Р. Хр.). Момсен пишет:

«Сын, который отправляется отмстить за смерть отца, спасенного им 9 лет тому назад от смерти во время битвы при Тичино, — этот красивый молодой человек с длинными локонами, скромно предлагающий себя на опасный пост за неимением более подходящего лица, этот простой военный трибун, которого голоса центурий внезапно возвели на самую вершину иерархической лестницы, — все это производило на римских граждан и крестьян поражающее и неизгладимое впечатление. От этой привлекательной геройской фигуры веет особым очарованием, и веселое, самоуверенное одушевление, отчасти искреннее, отчасти наигранное, облекает всю ее ослепительным ореолом. У Сципиона имелось как раз достаточно мечтательности, чтобы увлекать сердца, и достаточно расчетливости, чтобы "принимать разумные решения и не упускать из виду обыденные. Он не был настолько наивен, чтобы разделять веру толпы в его божественную миссию и не настолько прост, чтобы уничтожить эту веру; с другой стороны, он был в глубине сердца убежден, что пользуется особой милостью со стороны богов. Это была поистине пророческая натура, стоящая головой выше остального народа и в то яге время не отрывающаяся от народа, — человек, крепкий как скала, царственный по духу, который полагал, что принятие царского титула унизило бы его, и в то же время не мог себе представить, что конституция республики является обязательной также и для него; настолько уверенный в своем величии, что он не понимал, что такое зависть и ненависть, с готовностью признавал чужие заслуги и сострадательно прощал чужие недостатки; превосходный офицер и проницательный дипломат, лишенный, однако, неприятных особенностей и той и другой профессии и сочетавший эллинистическое образование с ярко выраженным римским национальным чувством, красноречием и приветливостью. Все это привлекало к Сципиону сердца солдат и женщин, его собственных земляков и испанских наемников, его соперников в сенате и его великого карфагенского противника. Скоро имя его было на устах у всех и сам он казался звездой, которой суждено принести его родине победу и мир».

Во всяком случае из этого отрывка явствует, что Сципион привлек к себе сердце историка Момсена. Однако, это любовное погружение в интимную жизнь исторической личности³ стоит в полном соответствии с высшей целью буржуазного историка, заключающейся в том, чтобы вынести возможно более полное суждение о заслугах или степени виновности отдельного лица.

II.

Однако, именно этот вопрос для нас, социалистов, совершенно безразличен. Знание истории нужно нам для совершенно другой цели, чем та, которую преследуют буржуазия и ее историки. Исторические исследования этих последних, желают они этого или не желают, знают они это или не знают, имеют своей целью «поддержать государственную идею». Внушить уважение, даже благоговение, перед вождями и авторитетами, вот что является, если не их сознательной целью, то во всяком случае необходимо вытекающим из их трудов и охотно принимаемым выводом. Вместе с тем это фактически служит на пользу практической политике буржуазии, той самой «государственной» политике, которая имеет своей предпосылкой благоговейное подчинение рабочих масс существующим господствующим классам.

Мы хотим совершенно обратного. Мы хотим изменить формы человеческой общественной жизни и ниспровергнуть государство и классовое господство. И мы открыто признаем, что именно этой цели и должны служить наши исторические исследования.

Однако, общественные условия меняются не потому, что мы этого хотим.. Из работ Маркса мы знаем, что они вообще не могут быть изменены по произволу, а что они «развиваются». История человечества есть идущее вперед развитие. Это, конечно, не значит, что история развивается сама собой, без содействия людей⁴. Но мысль эта заключает в себе положения, что история совершается по определенным законам развития. Следовательно, тот, кто хочет направить социальное развитие по определенному направлению, должен предварительно узнать законы социального развития. Это знание и должны нам дать социальные науки, причем политическая экономия, главным образом, освещает нам настоящее, а история — прошлое.

Этим самым задача социалистической истории в сущности уже установлена. Социалистическая история должна дать ответ на вопрос: как возникли социальные условия, при которых мы в настоящее время живем? Как развились они из условий прошлого? А это и дает нам возможность установить закон социального развития.

Чрезвычайно значительная доля этой работы была уже выполнена Марксом. Созданный им исторический материализм вскрывает нам мировой закон социального развития и этим предсказывает общее направление всякому социалистическому историческому исследованию: социалистическое историческое исследование должно быть применением исторического материализма.

Однако, среди социалистов существуют различные взгляды насчет того, что такое исторический материализм. Господствующий взгляд заключается в том, что исторический материализм объясняет ход событий не способностями и намерениями действующих в них людей, а хозяйственными условиями. Конечно, здесь принимается в расчет не материальное положение отдельных лиц, а общее экономическое положение данной эпохи. Ход истории зависит не от того, плохо или хорошо живется отдельному лицу, а от того, каковы общие условия производства и потребления и каковы вытекающие из них личные и имущественные отношения между людьми; именно из этих общих условий и рождаются общность интересов и противоречия интересов, возникают экономические конфликты между различными народами, внутри народов складываются различные группы и классы со своими отчасти общими, отчасти взаимно противоречащими интересами. Наконец, из совокупности этих связей и противоречий возникают исторические события, войны, союзы, законодательства, открытия, изобретения, рост сельского хозяйства, промышленности, торговли и т. д.⁵

Социалистические историки в общем работали до сих пор в этом именно духе. Изображение событий поэтому и для них стоит , на первом плане, с той только разницей, что в отличие от буржуазных историков они всякий раз стремятся свести события на хозяйственные отношения и объяснить их экономическими условиями данного времени.

Такое понимание я считаю принципиально неправильным. Я очень далек от мысли принижать или хотя бы недооценивать работ старшего Поколения социалистических историков, — Меринга, Каутского и др. Я высоко ценю написанные ими книги и прекрасно знаю, что без их трудов мы не смогли бы достичь тех знаний, которыми мы теперь обладаем и которые должны вести нас дальше. Тем не менее, я не могу закрывать глаза на их заблуждения, и полагаю, что мы проявим к ним тем больше уважения, чем большую пользу мы извлечем из их сочинений. А это мы можем сделать только тогда, если, опираясь на их достижения, мы сделаем шаг вперед.

Цель этих историков заключалась в том, чтобы выяснить связь между политическими деяниями человечества и экономическими отношениями, показать, что князья, полководцы и государственные люди прошлого совершили то или другое не благодаря своим личным качествам и свободно принимаемым ими решениям, а благодаря железной необходимости тех объективных ситуаций, в которых они находились. Благодаря этому историки эти пролили новый свет на события прошлого. В то же время — и в данном случае для меня это самое главное — они осветили хозяйственные и социальные условия прошлого⁶ и этим дали нам возможность приступить к стоящей предстоящей неотложной задаче.

По моему убеждению, то положение, что исторические события обусловливаются хозяйственными отношениями, является неприемлемым⁷. Исторический материализм стремится выяснить нечто гораздо большее, чем хозяйственную обусловленность исторических событий. В центре интересов для него стоят социальные метаморфозы, т. е. длительные изменения общественного порядка, совершившиеся и совершающиеся в жизни народов. Эти социальные метаморфозы — не события вроде войн и битв, а такие факты, как исчезновение старого класса, возникновение нового, перегруппировка существующих классов и т. д., — и стремится экономически объяснить исторический материализм. При этом объяснение должно исходить не вообще «из экономических отношений», ибо это является всегда более или менее расплывчатой формулой, а из совершенно определенных и конкретных изменений способа производства, к которым вынуждает рост материальных потребностей и вытекающая отсюда необходимость в большей производительности труда. Для этой цели способы производства должны совершенствоваться, т. е. изменяться, благодаря чему возникают новые классы, изменяются классовые взаимоотношения, словом, меняется общественный порядок. В связи с этим меняется и соотношение сил отдельных классов; вытекающая из конфликта их интересов классовая борьба ускоряет другие события и таким образом становится рычагом политической истории.

В моей брошюре⁸ я попытался следующим образом изобразить общий ход мыслей исторического материализма:

«Непрерывный рост материальных потребностей вынуждает людей неустанно заботиться о повышении производительности труда. Это повышение, благодаря применению новых средств и методов работы, приводит к изменению всего способа производства. Вследствие этого меняются социальные условия, перестанавливаются взаимные отношения классов друг к другу, возникают новые классы, вырастают классовые противоречия и классовая борьба и благодаря этим социальным метаморфозам создается почва и повод для таких политических событий, как войны, международные отношения, законодательства и т. д. Одновременно с этим, благодаря тем же социальным метаморфозам, преобразуется мышление людей, их правовые, моральные и религиозные идеи и их внешние жизненные отношения».

В том же месте я привел цитаты из Маркса и отчасти из Энгельса, доказывающие, по моему мнению, что творцы исторического, материализма понимали его в таком именно духе⁹.

Совершенно ясно, что если мы примем такое понимание исторического материализма., то социалистическая история примет значительно другой вид. Я отказался от всяких попыток раскрыть связь между историческими событиями и современными им экономическими отношениями. Я поэтому вполне понимаю, что для всякого, преклоняющегося перед обычным пониманием исторического материализма, еще и посейчас принимаемого Каутским, моя книга может показаться на первый взгляд в корне неправильной. Такой читатель не найдет там ничего, что, по его мнению, является самым главным в историческом материализме. Хотя я и не могу отделаться от несколько комического впечатления, когда я читаю громовые выпады Генриха Кунова насчет «издевательства над гением Маркса», тем не менее я все же охотно признаю, что приверженец каутсковского понимания марксизма может ждать от моей книги иною, чем то, что я даю и потому может придти к заключению, что я не выполнил обязательств, подразумеваемых ее заглавием. Впрочем, то же самое всегда случается и с любым представителем буржуазной науки, когда он впервые знакомится с продуктами социалистического мышления: они представляются ему извращенными и поверхностными, ибо они ставят на голову все привычные ему научные представления.

III.

В чем будет заключаться метод социалистического историка, если он будет придерживаться моего понимания исторического материализма?

Его ход мыслей будет в кратких словах приблизительно таков:

Способ производства («хозяйственные отношения»), т. е. способ, при помощи которого поддерживается человеческая жизнь, определяет общественный порядок (т.е. классовую группировку) каждого народа. В зависимости от того, какие имеются классы и в каких отношениях они стоят друг к другу, между ними вырастают определенные противоречия интересов, превращающиеся в классовую борьбу и вызывающие политические события, — внутренние смуты, законодательство, договоры, внешние войны и т. д.

Этот пункт является самой существенной — я решаюсь сказать центральной — частью исторического материализма, из которой вытекают дальнейшие выводы — зависимость способа производства от материальной потребности, с одной стороны, и влияние социальных метаморфоз на духовную жизнь людей (право, мораль, религия, искусство) — с другой. Этот центральный пункт и является предметом работы социалистического историка. Его первая задача заключается в том, чтобы проследить правильность этого положения в фактах прошлого, ибо мы, конечно, не должны впадать в ошибку буржуазных историков, считающих самоочевидным то, что еще должно быть доказано и что оспаривается противниками. Сами факты истории должны нам доказать, действительно ли существует та связь между способами производства, общественным строем, классовой борьбой и политическими событиями, которую открыло гениальное прозрение Маркса.

Подчеркнем еще раз, что это совершенно иная задача, чем та, которую ставили себе до сих пор социалистические писатели. Им важно было доказать, что люди, в том числе и вожди, при данных экономических условиях не могли действовать иначе, чем они действовали, между тем как мне важнее всего установить причинную связь между способами производства и классовым строением той или другой эпохи¹⁰.

Этой задачей определяется и самый план работы. Его можно изобразить приблизительно следующим образом:

I. Выяснение способа производства изображаемой эпохи.

Ответ на вопрос: Чем жили люди этого времени, что они производили и как работали?

II. Каков был их общественный строй, какие были классы и сословия и в каких отношениях стояли они друг к. другу?

III. Определялась ли классовая структура способом производства? Как создавалась связь между тем и другим?

IV. Возникли ли из этих классовых отношений противоречия интересов и привели ли они к классовой борьбе?

V. Какое влияние оказало все это на распределение власти между отдельными классами, т.е. на политическое устройство?

Все эти вопросы, конечно, не новы. Ясно само собой, что их должны были касаться и выяснять и историки каутсковского направления. Но это не являлось для них центральным пунктом и главным предметом их исторического описания, так как они стремились главным образом к тому, чтобы объяснить поведение исторических личностей хозяйственными отношениями. Для меня же факты и лица вообще не имеют значения и все внимание мое направлено на изображение способа производства и общественного строя.

IV.

Я позволяю себе столь подробно остановиться на всем этом отнюдь не из чувства оскорбленного самолюбия, вызванного плохими отзывами Кунова и может быть некоторых других. Я хочу склонить возможно больше товарищей к моему пониманию исторического материализма, убедить их в правильности моего взгляда и побудить их к некоторому соревнованию. Мне хотелось бы, чтобы все те социалисты, которые интересуются исторической работой, стали разрабатывать обширное поле мировой истории по такому лее методу, какой я применил к немецкой истории, вместо того, чтобы предаваться абстрактным спорам о смысле исторического материализма, о взаимодействии между экономическими отношениями и духовной жизнью и тому подобных вопросах. На мой взгляд, споры эти есть только бесплодная трата времени, между тем как практическое историческое исследование по разделяемому мною методу является оружием для современной политики, т. е. оружием классовой борьбы.

В связи с этим я хочу выяснить еще один практический вопрос. Откуда взять материал для таких исследований? Каким образом, например, мог я узнать способ производства и общественный строй германцев, существовавшие 2000 лет тому назад?

Следует ли для этого самостоятельно исследовать источники. Признаюсь, эта мысль ни на одну минуту не приходила мне в голову. Я вовсе не думаю, что все те, которые за отсутствием специальных знаний не могут самостоятельно исследовать источники, тем самым исключаются из круга социалистических историков, хотя бы они были вполне приспособлены для обработки уже извлеченного из источников материала. Правда, это ограничение ко мне не относится. Благодаря ряду счастливых случайностей, я обладаю лингвистическими и другими знаниями, необходимыми для ознакомления с подлинными источниками германской истории. Такое ознакомление было бы, однако, бесцельным. Для детального исследования и критики источников, относящихся к эпохе от Цезаря до мировой войны, мне потребовалось бы приблизительно 20 или 30 лет и потому, вероятно, мне никогда не удалось бы написать настоящей книги. Если бы кто-либо другой стал продолжать мою работу и обрабатывать собранные мною материалы, ему можно было бы предъявить такой же точно отвод: он должен, де, сам прочесть источники, т. е. еще раз проделать уже сделанную мною работу. Поэтому если бы для писания истории требовалось безусловно собственное исследование источников, то историю никогда нельзя было бы написать, ибо критика источников требует целой человеческой жизни.

Да и с других точек зрения было бы чрезвычайно неостроумным еще раз повторять давно проделанную работу. Ведь имеется целый ряд знающих специалистов-профессоров различных университетов, всю свою жизнь посвятивших исследованию источников. Они взаимно контролируют друг друга, а в случае возникающего сомнения можно и самому свериться с подлинником. Было бы поистине безумием игнорировать всю их работу и остановиться на собственном исследовании подлинных документов.

Для меня с самого начала не подлежало сомнению, что свой материал мне придется черпать из сочинений ученых, исследовавших источники, как поступал до сих пор и будет, конечно, поступать в будущем, — кроме разве отдельных исключений, — всякий социалистический историк. Я должен был прочесть то, что собрали эти исследователи и извлечь оттуда факты, касающиеся способа производства, общественного строя, классовой борьбы, политического строя отдельных эпох и существовавших между ними причинных соотношений.

При этом было важно избежать той опасной подводной скалы, о которую разбились труды многих социалистических и буржуазных историков: произвольных конструкций. Очень часто там, где не хватает фактов, чтобы заполнить пробел, вместо фактов подставляют заранее составленные представления о том, что должно было быть бы на самом деле. Ограниченность места не позволяет мне привести здесь пример выдающихся буржуазных историков, которых ни основательнейшая ученость, ни долголетняя привычка к объективному историческому мышлению не могли уберечь от этой опасности. Для нас, социалистов, опасность эта еще больше, во-первых, потому, что большая часть нашего времени уделяется журналистике, политике, политической экономии, а, во-вторых, потому, что учение — исторический материализм, — которое мы считаем правильным и которое охватывает весь ход человеческой истории, обязан своим возникновением одному из величайших гениев всех времен. Поэтому оно оказывает на нас гораздо большее влияние, чем оказывает на буржуазного историка какая-нибудь гипотеза, выставленная для объяснения того или другого специального вопроса. Отсюда для нас вытекает соблазн конструировать события, явления и связи прошлых веков по масштабам исторического материализма, вместо того, чтобы брать их так, как они даны в имеющихся источниках.

Опасность эта так велика, что еще ни один социалистический историк не смог ее вполне избежать. Многие настолько сильно поддались указанному искушению, что их работа потеряла значительную часть своей ценности. Я приведу здесь пример Каутского именно потому, что я ценю его, как хорошего историка и признаю значение его трудов. Тем не менее, книга Каутского «Происхождение христианства» ясно показывает, насколько может ошибиться благодаря этому недостатку даже такой хороший историк, как он. Эта остроумная, чрезвычайно интересная книга и все же на каждой ее странице спрашиваешь себя: так ли в действительности обстояло дело, или Каутский рассказывает нам лишь то, что, по его мнению, вытекает из материалистического понимания истории.

Для меня, при моем взгляде на исторический материализм, опасность эта еще более грозна. То, что изображает Каутский, это главным образом исторические события. Исторические события он не конструирует; они либо известны непосредственно из источников, или же они неизвестны, и в этом после пнем случае величайшая заслуга Меринга, Каутского и их учеников заключается в том, что они высвободили многие подлинные события, на основании изучения источников, из-под облекающей их шовинистической легенды. Таким образом, то, что они конструируют, представляет из себя лишь связь между событиями и экономическими отношениями. По-этому даже тогда, когда истолкование оказывается неправильным, сами факты остаются неизменными, а ведь именно эти факты и составляют главный предмет описаний. В моей книге дело обстоит как раз наоборот, ибо события и человеческие поступки не играют там никакой роли и на первом плане стоят исключительно производственные условия и отношения классов. И если бы я впал в ошибку произвольного конструирования, то оказалось бы искаженным именно то, что составляет содержание моей работы.

Как уберечься от этой опасности? Я сказал себе, что я не должен, ни при каких обстоятельствах, утверждать какие бы то ни было факты, которые нельзя почерпнуть из источников или доказать на основании этих последних. Поэтому я решил при каждом отдельном фактическом сообщении точно указывать книгу и место, где я его нашел, цитируя иногда самый оригинал. Это является ручательством для читателя, что я не вывожу произвольно фактов из общей теории исторического материализма.

V.

После всех этих объяснений кажется как будто излишним ссылаться на смягчающие вину обстоятельства. Мое понимание исторического материализма иное, чем понимание более ранних социалистических историков, а потому и сама историческая задача представляется мне в ином виде, чем моим предшественникам. Книги, удовлетворяющей указанным мною целям, еще не существует; по крайней мере я не знаю таковой.

Настоящее сочинение является поэтому попыткой пробить новую, еще никем не проложенную и никому неизвестную дорогу.

Вполне понятно, что такая первая попытка неизбежно должна страдать несовершенствами. Ведь подобная задача вообще вряд ли по силам одному человеку: исследовать всю мировую историю, и проследить в ней связь между способом производства и классовым строением общества превышает способности отдельного исследования. Даже если ограничить ее двумя тысячелетиями германской истории, то и в таком случае она потребовала бы большей работы и более продолжительной жизни, чем та, на какие я могу рассчитывать. В каждом десятилетии рассматриваемой мною эпохи встречается еще не мало вопросов, нуждающихся в углублении и расширении. Укажу хотя бы на то, что, несмотря на все мои усилия, мне не удалось установить для каждой эпохи тот внутренний процесс, при помощи которого у непосредственных производителей (крестьян, наемных рабочих, ремесленников, подмастерий и т. д.) отнимался неоплаченный прибавочный труд¹¹. С такими же трудностями встретился я при рассмотрении вопросов о накоплении средств производства, о воспроизводстве (т. е. об обеспечении непрерывности трудового процесса) и многих других.. Все это вещи, которым буржуазные исследователи источников не придавали никакого значения и которые, поэтому, приходится извлекать как бы из глубин подземной шахты. Поэтому, хотя я и намерен работать дальше в этом направлении поскольку хватит сил, я все же не сомневаюсь, что большая часть этой работы выпадет на долю более молодых исследователей, которые придут после меня. Моя работа является только скромным началом.

Юлиан Борхардт.

Берлин, Лихтерфельде. Август 1923 г.

---

¹Первая часть предлагаемого труда «Экономическая история Германии» встретила чрезвычайно отрицательную критику со стороны Генриха Кунова в «Die Neue Zeit» (№ от 5 мая 1922 г.). Хотя в этой критической статье чувствуется личная неприязнь, доходящая временами до злобы я все же хотел бы использовать ее как повод для объяснений по существу относительно целей и средств социалистического исторического исследования. Я знаю, что наиболее важное из содержащихся в ней возражений, выдвигаемое и другими, покоится на некотором принципиальном разногласии, которое быть может и не сознается моими критиками, но которое должно быть выяснено в интересах социалистической пауки. Возражение это. в любезной интерпретации Кунова, заключается в том, что моя книга - «ничего не говорящий набор вычитанных из книг фактов».
²Леопольд фон-Ганке, Историческо-биографические исследования, 1878 г., стр. 490.
³При этом я. оставляю совершенно в стороне вопрос, возможно ли вообще воспроизвести внутреннюю жизнь давно умерших людей с хотя бы приблизительной достоверностью. По этому поводу см. мою брошюру «Исторический материализм».
⁴Понятие развития я не могу разобрать здесь детально, ибо это чрезвычайно расширило бы настоящее введение. Я предполагаю, что мои читатели знают, что такое «развитие» и потому не примут всерьез болтовню о мнимом «фатализме» марксизма. Подробнее см. об этом в моей брошюре «Einfuhrung im den wissenschaftlichen Sozialismus», Кар. 8.
⁵См. «Der historische Materialismus» 2, Aufl, S. 17.
⁶Следует вспомнить, например, о великолепной «Легенде о Лессинге» и о замечательном труде Каутского — «Предтечи современного социализма.
⁷Подробнее смотреть об этом в «Der historische Materialismus» 2, Aufl, S. 16 и далее.
⁸«Der historische Materialisnms», 2 Aufl., S. 46.
⁹Конечно, — я это намеренно подчеркиваю, чтобы и здесь оказать отпор слепому благоговению перед авторитетами, — в конечном счете важно не то, что думал Маркс, а то, что объективно правильно.
¹⁰В первой части настоящей работы я предпосылал каждому отделу краткий обзор политических событий данного времени. Для этого имелись особые основания. Незадолго перед появлением в свет книги, я читал курс исторического материализма в нескольких кружках берлинской молодежи, причем оказалась, что эти несчастные жертвы прусской народной школы почти ничего не знают о событиях прошлого. Это естественно чрезвычайно затрудняет понимание моей книги и потому я решил присоединить к ней упомянутые обзоры. В дальнейших частях я должен от этого отказаться, так как было бы почти безнадежно представить сложные события нового времени в виде кратких обзоров, да и мой собственный текст будет становиться тем обширнее, чем ближе я подхожу к современности. Поэтому читателю придется обзавестись историческими знаниями из других источников.
¹¹См. Карл Маркс, «Капитал», т. III. 2 часть, гл. 47, № 2.
<<Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 6816