Царь Тантал чувствовал себя счастливым. Боги приглашали его на Олимп и сажали за свой стол. Сначала он держался робко, но через некоторое время так осмелел, что начал воровать нектар и амброзию и этими божественными деликатесами угощать своих придворных. Зевс смотрел на это сквозь пальцы, так как очень его любил. Тантал не сумел оценить дружбы повелителя богов. Он окончательно обнаглел, начал сомневаться в том, что боги – действительно боги, и решил это проверить. Он пригласил самых главных олимпийцев в свой дворец и угостил обильным ужином. Блюд было множество – и все изысканные. Под конец на золотом блюде внесли жаркое, которое Тантал особенно расхваливал. Однако никто из богов не прикоснулся к этому мясу: они узнали, что это было тело царевича Пелопса. Лишь одна Деметра, которую тоска о дочери лишила свойственного богам ясновидения, съела кусок лопатки. Зевс возвратил юноше жизнь, а вместо съеденного куска лопатки вставил пластину из слоновой кости. С тех пор у всех потомков Пелопса на лопатке было белое родимое пятно.



   Жестокого Тантала низринули в Тартар и примерно наказали. Его поместили в пруду, над которым росло дерево, усеянное прекрасными плодами. Тантал изнывает от голода и жажды, но как только протянет руку за яблоком, ветка внезапно отклоняется, словно под ударом вихря; хочет напиться воды, в которой он стоит, – вода немедленно куда-то исчезает. А вдобавок к этим мукам над ним нависает скала, которая все время качается, вот-вот готовая упасть. В страхе, голоде и жажде век за веком мучается преступный царь.

   После смерти отца Пелопс отправился странствовать и остановился в Пизе, недалеко от Олимпии, где царствовал Эномай. У царя была прекрасная дочь Гипподамия, которую он обещал отдать тому, кто победит его в скачках, и ставил только одно условие: он отрубит голову побежденному. Пелопс не убоялся этого условия, настолько пришлась ему по сердцу золотоволосая царевна. Скачки проводили на колесницах, запряженных четверками лошадей. Пелопс подкупил царского возницу Миртила, который вынул один гвоздь из ступицы заднего колеса. Это привело к тому, что во время скачек царь упал с колесницы и разбился насмерть. И тут обнаружилось, что Пелопс – достойный сын Тантала: вместо того чтобы отблагодарить Миртила, он сбросил его со скалы. Тогда боги прокляли его вместе с потомством.

   Со временем власть Пелопса распространилась на всю южную Грецию, которая была названа Пелопоннесом – островом Пелопса… Умер Пелопс в глубокой старости. Он был похоронен на берегу реки Алфей, впадающей в Ионическое море недалеко от города Олимпия. На его похоронах устроили большие погребальные игры, которые стали прообразом более поздних Олимпийских игр.

   Два сына Пелопса, Атрей и Фиест, ненавидели друг друга, хотя Фиест, более мягкий по натуре, стремился к согласию. Атрей решил использовать мягкий нрав брата, притворился, будто не помнит давних обид и отныне хочет быть его другом. Он передал ему свои извинения и просил, чтобы Фиест приехал к нему погостить. Фиест не отказался. Съели вкусный ужин, выпили много вина, расчувствовались и целовались, а под конец пиршества, когда уже помолились богам и Фиест должен был отправляться домой, Атрей приказал принести корзину и подал ее брату. В корзине лежали головы двух сыновей Фиеста – жаркое, которое ему так понравилось, было приготовлено из мяса его детей. Даже солнце скрылось тогда, чтобы не смотреть на столь гнусное преступление.

   Все это происходило в Микенах, в мрачном замке, окруженном стенами, сложенными из огромных каменных глыб. Среди голых и бесплодных гор, которые своим рыжим цветом напоминали засохшую кровь, правили жестокие цари, любящие золото. Ни один из них не умер естественной смертью, все погибали от меча, кинжала или яда, чтобы потом вампирами скитаться среди царских могил. По ночам появлялись эти кровавые привидения в сверкающих панцирях, с золотыми нагрудниками и золотыми масками на лицах, в пурпурных плащах, обшитых золотыми бляхами. Чтобы умилостивить сверкающие привидения, на их могилах приносили многочисленные жертвы – давали им пить кровь, которую они так щедро проливали при жизни…

   Восемь золотых масок в витринах Афинского археологического музея – сияющие, притягательные, неотразимые. И уже почти сто лет у множества людей они вызывают одни и те же вопросы: какая драма в «златообильных Микенах» смежила эти набрякшие, плотно слепленные веки? Какие ароматы вдыхали эти прямые носы? А эти слишком тонкие губы? Что за молитвы они шептали, какие приказы выкрикивали, каких яств и напитков касались, кого целовали и кто целовал их? А это треугольное лицо с лихо закрученными усами и окладистой бородой, неужто оно являет нам облик самого могущественного Атрида – Агамемнона, царя царей, дочереубийцы, обманутого супруга и поверженного победителя? Восемь ликов словно укрылись от нас завесой вечного сна.

   Однако освещение меняется, и играющие тени оживляют бесстрастные маски. Они утрачивают неприступность, и вот уже как будто улыбаются. Губы кривит ироническая усмешка: «Нет, мы не Атрей, не Фиест, не Агамемнон, не Менелай, не Эгисф и не их дети. Мы жили раньше, еще до Троянской войны. Мы построили первые дворцы на Пелопоннесе. Мы сражались, носили драгоценности, пили из чаш, что стоят в соседних витринах. А если вы хотите заставить нас поведать о созданной нами цивилизации, обратитесь к поэтам, драматургам, художникам античности, к нынешним археологам, дешифровщикам неизвестных письмен, ко всем этим фантазерам, превратившим легенду в историю».

   Герои древности продолжали существовать. Будучи призраками, они не давали покоя воображению исследователей. Гигантская когорта писателей и поныне в музыке, стихах или прозе воспевает их подвиги и печальную судьбу. Еще задолго до Гомера, создавшего «Илиаду» и «Одиссею», исполнители священных песнопений на тризнах, аэды на пирах, сказители и певцы на площадях возвеличивали первое греческое чудо. Все были уверены, что эллинский мир в XIII в. до н. э. сверкал несравненным блеском.

   Герои Троянской войны, воинская элита, ахейские захватчики и цвет азиатских защитников отечества, скорее всего, были воспеты или подвергнуты злословию еще при жизни: барды и всякого рода скоморохи существовали в индоевропейском мире с самых отдаленных времен.

   Но сколь роскошным ни представал бы в эпическом освещении восстановленный микенский мир, он явно требовал драматической формы повествования. Мало было просто рассказать про то, как Елену, супругу «белокурого» Менелая, соблазнил и похитил прекрасный Парис-Александр, второй сын Приама; как ахейцы, жители континентальной и островной Греции, вооружив громадный флот и отправившись мстить за оскорбление, опустошили Троаду и устье Дарданелл, а потом гибли и бесследно исчезали на обратном пути домой. Нет, чтобы по-настоящему воскресить те события, их следовало разыграть на сцене. Уже в VII в. до н. э. рапсоды в пышных костюмах соревновались, представляя на суд публики искусство мимики и диалога. Уже тогда в Сикионе и Фивах трагические хоры пели о страданиях великих героев. Театр, одухотворяемый приключениями людей и богов эпохи Троянской войны, пытался вернуть их к жизни.

   Были и серьезные, вдумчивые исследователи, такие как Фукидид, Диодор, Страбон, Плутарх, Павсаний. Чтобы придать истории глубину, они искали исчезнувшие микенские города и памятники, поставленные героям. Они описывали циклопические стены крепостей, а также идолов, якобы сотворенных легендарным Дедалом. Правители и цари, вроде Ксеркса, Александра Македонского, Юлия Цезаря или Константина, совершали паломничество в Троаду и бродили по полям, где когда-то стояла Троя. И никто не сомневался в том, что Гомер вещал чистую правду.

   Но даже лучшие умы, столкнувшись с мифами и руинами, оказывались не в состоянии отличить правдивое от правдоподобного. Для них греческая история начиналась не с первой Олимпиады в 776 г. до н. э., а во времена, когда фессалиец Эллин, сын спасшихся от потопа Девкалиона и Пирры, дал имя всем грекам.

   Именно с такими чувствами немец из Мекленбурга Генрих Шлиман, удачливый коммерсант и страстный любитель античности, в июле 1868 г. отправился на Итаку искать дворец Одиссея. Нашел он тогда лишь остатки захоронений железного века и руины архаического города Алалкомен, но, тем не менее, в апреле 1870-го решил возобновить многообещающие исследования американского консула Фрэнка Калверта на месте предполагаемого расположения древней Трои у входа в Дарданеллы.

   С «Илиадой» в руках он мерил шагами поле битвы, пытаясь определить место стоянки кораблей и расположение великой стены ахейцев к югу от мыса Кум-Кале. Среди множества существовавших в то время гипотез Шлиман склонился к той, что предполагала искать город Приама и Гектора на холме рядом с деревушкой Гиссарлык (по-турецки: «место, где стоит крепость»). Пусть этот холмик всего метров на тридцать возвышался над равниной, и обойти его можно было меньше чем за четверть часа, пусть он мало походил на описания из «Илиады», Шлиман не сомневался в том, что однажды откопает там мощные укрепления Илиона, города, когда-то овеваемого ветрами, полного сокровищ, храмов и дворцов.

   Воодушевленный мечтой, щедро расточая целое состояние, заработанное на торговле индиго, энтузиаст принялся за дело сначала вдвоем с женой, молодой гречанкой Софьей, а потом – с помощниками: архитекторами Хефлером и Дерпфельдом и археологом Эмилем Бюрнуфом.

   С октября 1871-го по 1873 год, с 1878-го по 1883-й и с 1887-го по 1890 год экспедиции под руководством Шлимана раскопали девять основных слоев наложившихся друг на друга развалин. Во время третьего сезона, в 1873 г., в слоях на уровне пожара, обуглившего развалины второго от материка слоя, Шлиман обнаружил клад золотых украшений и смело назвал его сокровищами Приама. Стратификация была тщательно соблюдена, изучена и опубликована, но разрушения верхних слоев, произведенное отчасти греками и римлянами, а отчасти – археологами, оказались слишком значительными, и в то время не хватило сравнительного материала, чтобы подтвердить или опровергнуть эту гипотезу. В XX в. раскопки пришлось возобновить и продолжить, руководствуясь более строгой и точной методикой, разработанной американскими учеными из университета Цинциннати. Их группа под руководством Карла Бледжена трудилась с 1932-го по 1938 год, и лишь тогда стало ясно, насколько легенда близка к истории.

   Действительно, предание гласит, что в эпоху героев на одном и том же месте существовали две цитадели: первая – во времена царя Лаомедонта, кольцо ее укреплений строили боги Аполлон и Посейдон. Царь не пожелал дать небожителям обещанную плату, и один наслал на город чуму, а другой – морское чудовище, пожиравшее всех подряд. В жертву ненасытной твари уже хотели принести красавицу Гесиону, дочь царя, но тут явился Геракл и спас девушку. А так как герой, в свою очередь, не получил обещанной награды, он собрал друзей и с боем взял город. Во второй Трое правил Приам, внук Лаомедонта. К тому времени, когда ахейцы под предводительством Агамемнона, спрятавшись в брюхе деревянного коня, захватили и сожгли город, царь успел достигнуть весьма преклонных лет. И вот археологи доказали, что шестое по счету поселение на месте Трои, окруженное мощной стеной с бастионами, погибло около 1300 г. до н. э. в результате какого-то катаклизма, вероятно, землетрясения, а Трою VII А сожгли в 1250–1240 гг. до н. э. Широкий и глубокий слой пепла, местами – почти метровый, покрывает развалины небольших, плотно поставленных домов внутри крепостной стены. Сохранились огромные глиняные кувшины для провизии, осколки керамики местного производства, несколько двуручных ваз и горшков микенского стиля, а также – скелеты убитых жителей города. Между тем, 1250–1240 гг. до н. э. – именно то время, к которому старейший греческий историк Геродот относит Троянскую войну!

   Но вернемся к Шлиману. Пока его жена Софья производила на свет двоих детей – Агамемнона и Андромаху, отец семейства искал в Микенах прах их знаменитых тезок. Вооружась книгой древнегреческого писателя и географа II в. Павсания, с февраля 1874 г. он вел раскопки в кольце циклопических укреплений города. Позже, в августе – ноябре 1876 г… Шлиман заложил три раскопа: один – вне укреплений, рядом с двумя монументальными памятниками, которые он назвал гробницами Эгисфа и Клитемнестры, другой – на подступах к прославленным Львиным воротам и, наконец, третий – за ними. Под четырехфутовым слоем мусора, скопившегося за тысячелетия, в кругу вертикально поставленных плит Шлиман обнаружил пять выдолбленных в скале прямоугольных могил. Шестую в 1877 г. откопал Стаматакис, греческий археолог, получивший задание контролировать и продолжать работу. В погребениях оказалось 19 скелетов (в том числе два детских и девять женских), украшенных драгоценностями и золотыми погребальными масками, рядом стояли деревянные ларцы и сотни сосудов из металла и расписной глины. При виде такого сокровища – более сорока килограммов золота! – Шлиман окончательно уверовал, что сумел отыскать не до конца сгоревшие останки Агамемнона, Кассандры, Эвримедона и членов семьи Пелопса. Лишь кропотливые исследования В. Дерпфельда и греческих археологов XX в. позволили выяснить, что тела были захоронены, а не сожжены. Значит, они не могли считаться останками героев Троянской войны. Кроме того, некрополь хранил, как минимум, вдвое больше погребений, и, наконец, вся обнаруженная утварь относится к XVI в. до н. э. (приблизительно 1600–1510 гг. до н. э.), а не к эпохе битвы в Троаде. И хотя Шлиман не смог разбудить своих героев, он воскресил микенскую цивилизацию!

   Его славе не хватало лишь одного украшения – Тиринфа, твердыни Прета, Персея, Амфитриона и Эврисфея, места унижения Геракла. Предварительный зондаж в августе 1876 г., раскопки Тиринфа Шлиманом и Дерпфельдом в 1884 г., Дерпфельдом и Каро – в 1905-м впервые явили миру истинную форму дворца микенской эпохи, причем именно такого, какой описан у Гомера.

   Широкая публика узнала слова: циклопический перибол – крепостная стена из мощных каменных блоков, мегарон – просторный квадратный зал с четырьмя колоннами и очагом в центре, пропилеи – монументальный «вестибюль», гинекей – женские покои в доме, пифос – огромный кувшин емкостью 100–250 л, килик – чаша для питья на высокой ножке. Одновременно нам открылась значительная часть повседневной жизни микенских военных вождей, героев или жестоких деспотов, правивших Арголидой за 13–14 сотен лет до н. э.

   Пожар, охвативший Трою около 1250 г. до н. э., знаменует великий момент в истории греческого народа, так как свидетельствует о его бесспорных военных успехах, богатстве и славе. Греки – ахейцы, данайцы и эллины – впервые осознали свои единство и мощь. Кажется, в те годы Европа мерялась силами с Азией. Хеттский царь, чьей власти покорилась большая часть Анатолии, признал царя «акхиявов» братом. Греция завершила бронзовый век и вошла в век героев – полубогов, дерзавших штурмовать Дарданеллы или горы Ликии, сражаться с Химерами и амазонками, героев, чьи имена – Персей, Беллерофонт, Геракл, Тесей, Ахилл. И действительно, современный историк отмечает, что в это время в Греции утвердилась оригинальная политическая система, позволявшая развиться честолюбивым стремлениям и индивидуальным особенностям личности. Чуть позже приход к власти землевладельцев-аристократов ознаменовал вхождение Греции в куда более незавидный век – железный.

   Благодаря «греческому морю» современники легендарного царя царей Агамемнона явно пользовались достижениями восточных цивилизаций, более совершенных, чем их собственная, и во многом превзошли своих предшественников. За крепостными стенами жители городов чувствовали себя в большей безопасности, да и жизнь их была намного лучше организована. Более дисциплинированные военные теперь располагали опасными для врага изобретениями: сотнями боевых колесниц, длинными бронзовыми мечами, легкими и прочными доспехами, наконец, хорошо отлаженным аппаратом материально-технического обеспечения. Скотоводы выгоняли на пастбища большие стада лошадей, коров, овец, коз, а земледельцы уже не довольствовались выращиванием кормовых или зерновых культур, а сеяли лен, растения, содержащие красители, сажали и обрабатывали масличные, собирали ингредиенты для благовоний, искали и находили новые целебные травы. Корабли ходили быстрее и дальше, группы авантюристов наносили противнику более чувствительные удары и обогащались. По сути дела, в XIII в. до н. э. весь материальный прогресс держался на мастерах своего дела – плотниках, писцах, кузнецах, шорниках, тренерах лошадей, ткачах и корабелах.

   И все же греческий народ жил далеко не счастливо. Истинной радости жизнь не приносила. Новая веселенькая война не могла ни заменить такую радость, ни дать все необходимое для безбедного существования. Печальное время – век героев! В городе, при относительной роскоши, внешнем порядке и сильной власти, нравы могли быть весьма утонченными, но при всем при том царила военная экономия, бюрократизм, кровавые жертвоприношения, усиленная эксплуатация женщин и детей, с утра до вечера трудившихся в мастерских за литр ячменя и горсть смокв.

   В деревнях – слишком много овец и коз, но явно недостаточные посадки зерновых, гигантская масса неимущих, обреченных ковыряться в земле, пасти скот или кустарничать, имея самый мизерный доход из-за недорода, засухи, эпидемий и войн.

   Клитемнестра, Антигона, Электра, Пенелопа, Алкеста, Эрифила, Кассандра… Сколько страстных, несгибаемых и несчастных женщин! Гречанка в те дни должна была работать, страдать и умирать ради мужчины. Эдип, выкалывающий себе глаза, обретает значение символа: царь, казалось бы, преуспевший во всех начинаниях, ослепил себя, чтобы не видеть ужасов своего времени. Другие уходили в заросли на горных склонах или прятались в глубоких гротах. XIII в. до н. э. – не столько век героев, сколько эпоха бунтарей, восставших против привычной жизни, потому что она стала невыносимой.

   Покорителям Трои больше всего недоставало мудрости. Ахейский мир страдал от утраты чувства меры, точнее – от несоразмерности. Его вождям хотелось уподобиться фараонам или хеттским владыкам, хотя они вечно враждовали друг с другом, а единственный раз выступив сообща – против Трои, – сумели продемонстрировать лишь разногласия и взаимную неприязнь. Многие из них считали себя богами или потомками богов. А им следовало научиться быть людьми. Подобно Гераклу, Эдипу или Ахиллу, они спутали искусство жить с желанием красиво умереть или красиво убивать. Тщетно искать здесь улыбку, как на древнем Крите. Все, что нам оставила традиция, – несколько имен воинов, вечно оплакивающих свою трагическую судьбу, а на самом деле – безрассудство. Эта ущербная, беспокойная и хрупкая цивилизация продержалась не более 400 лет в континентальной Греции и на Пелопоннесе, 200 – на островах и всего несколько лет – в далеких колониях Египта, Малой Азии или Италии.

   Осталось выяснить, что за угроза нависла над городками, исчезнувшими между 1230 и 1190 годами до н. э. Что их погубило? Можно сослаться на грабительские рейды «народов моря», упоминаемых в триумфальных надписях египетских фараонов Меренптаха и Рамзеса III. Но эти народы не являлись ни македонцами, ни фракийцами, ни иллирийцами, а, по-видимому, жили на берегах Азии и Африки. Микенские письменные источники о них ничего не сообщают, вся греческая история их игнорирует. А сама организация обороны в Греции, грозные крепости, вербовка армий, крепкие экономические и военные структуры, экспансия и жизнестойкость ахейцев в течение двух веков исключали возможность внезапного нападения на их земли, тем более – банд морских разбойников. Не верится, что военные вожди – спутники Агамемнона – могли опасаться внешних врагов. Абсолютно все свидетельствует против этого. Независимые правители Микен, Пилоса или Иолка окружали свои крепости неприступными стенами скорее для того, чтобы защититься от себе подобных, нежели от варваров.

   Города рано или поздно должны были ослабить многие проблемы: эпидемии, голод, засухи, наводнения, случайные пожары, кишечные заболевания, но в первую очередь – смертоносные войны с соседями. Чтобы попытаться объяснить катастрофу, уничтожившую между 1250 и 1200 годами до н. э. столько «ладно скроенных» дворцов и прекрасно укрепленных твердынь, надо одновременно принять в расчет или сложить вместе несколько причин. Наиболее распространенным мог быть следующий механизм распада: мелкие монархии так расцвели и окрепли благодаря земледелию, скотоводству и развитию ремесел, что вызвали ненависть подчиненных народов и менее удачливых соседей. Царствующий дом могли ослабить сразу несколько несчастий: недороды, кораблекрушения, болезни, соперничество, недостаток взаимопонимания, старость правителя. Все это потрясало общество снизу доверху. Целый рой мелких местных вождей восставали, отказывались платить налоги, а при случае не брезговали пиратством и разбоем. Самые храбрые сговаривались между собой и шли брать дворцы, где, как все знали, было полным-полно сокровищ, а законный хозяин, как Одиссей или Ахилл, отправлялся искать удачи в Троаду. Нельзя безнаказанно на столько лет оставлять Пенелопу во дворце одну, среди множества молодых претендентов. Рассказы трагических поэтов об Эдипе, о Тесее, о кровавых «разборках» Атрея, Фиеста и их наследников – вся эта ужасная череда бунтов и схваток из-за наследства, видимо, в целом отражает повседневную действительность второй половины XIII в. до н. э. Возможно, Троянская война – самый яркий и достоверный пример восстаний, которые привели к уничтожению всей ахейской цивилизации.

   Неужели от этой столь многотрудной эпохи совсем ничего не осталось? От стольких честолюбивых замыслов и надежд, от побед и свершений, от великих охотничьих предприятий и дерзновенных путешествий… Неужели сохранились лишь звучные имена и прекрасные легенды? А как же ремесленники, пастухи, мореходы?

   Разумеется, микенское наследие – не улыбка, не цветок среди песков, не мечта о счастье, и оно совсем не такое, как величайшие сокровища минойского Крита. Тем не менее, современники Одиссея и Агамемнона тоже оставили грекам I тысячелетия до н. э. кое-какие непреходящие ценности, которые дошли и до нас. Конечно, это не золотые маски из Микен, весьма уродливые и вдобавок никому не известные до 1876 г. Микенцы оставили нечто гораздо более долговечное, чем все складки их одежд, все сокровища их гробниц, чем все их длинные деревянные галеры, горшки из глины или бронзы и даже великолепные каменные цитадели: свой дух, идеи, изобретения, мораль. И в первую очередь словарь, которым все еще пользуется человечество, – религиозный, политический, юридический, ремесленный и военный. Среди тысяч других слов в языках народов мира живут и понятие «богов» (theos), и «народовластие» (demos), и «архитектура» (tekton), и «врач» (jater)… Восхваления непокоренных и надгробные песнопения в честь усопших героев подтолкнули воображение эпических поэтов, а потом и драматургов. Греческий театр трагедии родился из реальных драм, случавшихся в Фивах, Тиринфе, Аргосе. Микенская Греция собрала поразительную коллекцию примеров для грядущих поколений. Мужчины и женщины, бывшие некогда реальными личностями, превратились в классические персонажи, олицетворяющие различные типы страстных борцов. Отлично зная, что все судьбы взвешены заранее, они обладали именно страстью к опасности, риску, игре и даже в честь погибших устраивали спортивные состязания. Потомки сохранили их страсть навсегда.

   Откуда же еще могла взяться любовь нас сегодняшних к открытым дискуссиям, столкновениям идей, соревнованию и конкуренции, если не от эпохи, когда горстка храбрецов ниспровергала троны, отправлялась в бесконечные путешествия, открывая новые земли и сражаясь с другими героями? Эдип, Геракл, Ясон, Одиссей – эти истинные творцы самих себя полагали, что любое чудовище, будь то Сфинкс, Гидра, Дракон или Протей, можно победить, воззвав к человеческой воле. Их далекие потомки не забыли тот урок. «Есть много чудес, – говорил Софокл, – но нет ничего чудеснее человека». Возможно, одно из редчайших достоинств героев Троянской войны – вера не в мудрость, а в силу человека.